— А куда он ушел?
— Не знаю.
— Может, — предположил я с напускной небрежностью, — ты права, и он родственник Манто. А откуда она родом?
— Манто родилась рабыней. Не удивлюсь, если она откуда-нибудь оттуда, из Пеонии, с ее полями, крестьянскими хозяйствами и овцами. — Кинара неопределенно махнула рукой в совершенно неверном направлении. — Но на самом деле Манто — спартанка. Ее мать — с Киферы, где родилась прекрасная Афродита. Манто рассказывала, путешествие ее матери с Киферы было поистине ужасным. Когда она была совсем маленькой, хозяин подарил им с матерью свободу, так что она вольноотпущенница с ранних лет. Это заведение Манто унаследовала от матери, которая управляла борделем до нее, хотя, разумеется, права на дом и землю принадлежат наследнику ее бывшего господина. У Манто есть старший сводный брат, он до сих пор в рабстве, и, кажется, младшая сестра, которая родилась, когда ее мать уже была свободной. Вот и все, что я знаю. Совать нос в личные дела хозяйки не принято.
— Понимаю, — согласился я, видя, что, не упоминая имени Клеофона, добился лучших результатов.
Когда все желания были удовлетворены — и даже Кинара временно утолила жажду наживы, — я решил, что пора уходить. Мне удалось добыть надежные сведения, хотя, делясь ими, следовало соблюдать осторожность, ибо я твердо решил сохранить в тайне свой источник. Не меньшей осторожности, напомнил я себе, требовали посещения дома Манто — расходы на эти визиты, и так немалые, обещали возрасти. Понимать ли мне слова Кинары как пустую болтовню или как прозрачные намеки? Вдруг она собиралась тянуть из меня деньги, угрожая раскрыть мой секрет — присутствие на спектакле Фрины? Конечно, рассуждал я, она ничего не знала, когда я приходил в прошлый раз, еще до суда Фрины. Ибо тогда было самое подходящее время заставить меня платить за молчание. За то, что мое имя не прозвучит на суде по обвинению в святотатстве. Видимо, лишь недавно кто-то из покалеченных пыткой обитателей дома Трифены поведал девушке о том, что видел меня в ту роковую ночь.
Еще несколько дней назад такое открытие чрезвычайно обеспокоило бы меня. В честном бою я был готов встретиться с любым неприятелем, однако закон, в сети которого люди, подобные Эвримедонту, улавливают тебя, словно паук — глупую мошку, внушал мне опасения. И хотя суд над Фриной благополучно завершился, следовало признать, что участие во всей этой истории не слишком украшает мою репутацию, а потому желательно, чтобы оно не выплыло наружу. Какой-нибудь охотник за свидетелями, вроде Ферамена, работая над другими делами, возможно, с Эвримедонтом или Аристогейтоном, не побоится испортить мне жизнь.
Направляясь к выходу из этого злосчастного дома, я так задумался, что едва не налетел на другого посетителя, тоже собиравшегося уходить.
Это был селянин, судя по походке и башмакам, заляпанным навозом. Какой-нибудь угрюмый сын полей, который приехал на афинский рынок и заодно решил урвать кусочек наслаждения. Но вдруг я остановился. Что-то в его движениях, в форме круглой головы под капюшоном было смутно знакомым и не вязалось с деревней. Кроме того, от человека исходил едва уловимый аромат дорогих духов — конечно, ими могла пользоваться его любовница, но бордель Манто еще не дорос до изысканных благовоний Египта. Притирания из оливкового масла с добавлением душистых трав — да, но никак не… К тому времени, как мы вышли на улицу, все эти детали связались воедино.
— Так-так, Архий, — сказал я. — Не думал, что ты — постоянный клиент.
— Тихо! — он свирепо покосился на меня. — Ни слова, пока мы рядом с домом.
Мы шли молча, пока не оказались в относительно безлюдной части улицы, где Архий мог говорить спокойно:
— Честное слово, Стефан Афинский, ты не должен обращаться ко мне, когда я на работе!
— Ах, вот в чем дело. Я-то думал, ты развлекаешься.
— Разумеется, нет. Как ты, может быть, заметил, я переодет.
— Если ты полагаешь, что это называется «переодеться», наша встреча ничему не повредила. Потому что никакое это не переодевание.
— В самом деле? Что тебе не нравится?
— У тебя идеально круглая голова, и это бросается в глаза. Иногда ты двигаешься, как крестьянин, а иногда — нет. Ты держишься гораздо прямее, чем крестьянин. У тебя слишком чистые руки, прежде всего, ногти. Хуже всего то, что от тебя пахнет. Какой-то изысканный аромат, который перебивает запах навоза. Такой аромат слишком хорош даже для обитательниц этого борделя.
— Ах, — улыбнулся он и посмотрел на меня с невольным восхищением. — Стефан Афинский, ты должен пополнить ряды моих собратьев. Не актеров — к лицедейству ты не способен, — а шпионов. Я учту твои замечания. Великолепно! У тебя отличный нюх. Я подушился вчера, но, видимо, запах еще не выветрился. Увы, я буду вынужден отказаться от этого чудесного аромата египетских лилий. Подарок друга из Навкратиса.
— Отдай его своей подружке, — безжалостно произнес я.
— Очень мило с твоей стороны, — продолжал Архий, — давать мне эти советы. Ибо я должен постоянно практиковаться и добиваться полного совершенства, даже в мельчайших деталях. Я безмерно благодарен. Немногие смогли бы столь же доходчиво разъяснить все мои промахи! За эту помощь ты получишь благодарность не только от меня, но и от Антипатра.
— Можешь не упоминать об этом Антипатру, — раздраженно ответил я. Я не желал иметь ничего общего с этим шпионом и македонцами. Пусть они с Антипатром оставят свои благодарности при себе.
— Надеюсь, ты хорошо провел время, — ехидно улыбнулся я. — Нашел то, что искал?
— Более-менее. Думаю, девчонка ничего не заподозрила. И кое-что мне удалось выяснить. Скажу одно — по большому секрету, в благодарность за твои любезные советы, — он понизил голос. — Я напал на след нескольких людей, в том числе бывшего привратника — фригийца.
— Какого фригийца?
— Раба Ортобула. Вместо него теперь старик, раньше принадлежавший Эпихару. Его привела с собой Гермия. А прежнего привратника и след простыл.
— Только не говори, что его зовут Артимм.
— Именно. — На лице Архия мелькнула тень разочарования. — Я пытаюсь выяснить, куда он делся. Я подумал, юный Клеофон, устраивая побег, вполне мог воспользоваться услугами старого раба семьи.
— Интересная мысль!
— У меня немало других. И кое-какая информация. Время покажет, пригодится она или нет.
Разумеется, я хотел обсудить полученные сведения с Аристотелем, а вовсе не с грозным Архием, который ужасно меня раздражал. Дня через три после исчезновения Клеофона в борделе видели мальчика — несомненно, это очень ценная информация. Дома я с радостью обнаружил, что Олимпий, помощник главного раба Аристотеля, принес мне записку от своего господина. Основатель Ликея просил меня прийти, желая переговорить о чем-то важном. Казалось, ничто не должно помешать беседе с глазу на глаз. Я уже собрался было совершить привычную прогулку до Ликея, как вдруг на пороге вырос Фанодем. Несчастный дядя еще более несчастной Гермии старел не по дням, а по часам.
