— Нет у меня никакого отца, — резко выпалил Антемион и торопливо добавил: — Сколько это стоит?
— Все зависит от мужчины и его желаний. — Гетера старалась держаться беззаботно и весело, чтобы не спугнуть собеседника. — С уродов я беру двойную плату.
— Правда? Но это же нечестно.
— Ты думаешь? — Она громко расхохоталась, немного напугав юношу. — Иной раз я вовсе не беру с гостей плату, чтобы они заглянули еще раз.
Антемион пожирал девушку глазами, словно пытался вообразить ее нагой. Необула усмехалась про себя, представляя, каким премудростям она могла бы обучить этого юнца всего за одну ночь.
— У тебя, наверное, нет отбоя от поклонников.
— Не жалуюсь. Работы хватает.
— Тогда зачем ты бродишь по улицам? Необула ухмыльнулась: щенок только что поймал ее на слове. Что ж, в следующий раз она будет осторожнее.
— На самом деле я просто гуляла. Сейчас я свободна. Проходя мимо твоего дома, я услышала, как вы с отцом орете друг на друга, и подумала, что тебе не помешает небольшая разрядка. Я хочу тебя немного порадовать.
— А почему ты думаешь, что сможешь меня порадовать?
— Мое призвание — дарить мужчинам радость, ты что, забыл?
— Забудешь, пожалуй! — расхохотался Антемион. Беседуя, они достигли поросшего яблонями холма, с вершины которого открывался вид на убогие лачуги, освещенные луной и тусклыми факелами. В воздухе пахло черемицей. Усевшись на траву и прислонившись к ограде, гетера и юноша ждали наступления ночи. Из-за линии горизонта, цепляясь за ветки, вылезала огромная, надменная луна. Необула чувствовала, что ее спутника пробирает дрожь.
— Знаешь, меня долго не было в Афинах, — проговорила она. — Здесь у меня почти не осталось друзей.
— Где же ты была?
— Где меня только не было. Я путешествовала с одним человеком, купцом. Он умер.
— А мне так хочется сбежать из Афин и отправиться странствовать, посмотреть, как живут люди в чужих краях. Едва ли намного хуже, чем здесь.
— Ты не воевал?
— Воевал, в Эгоспотамах
[44]
и еще кое-где, но это вряд ли можно считать настоящим путешествием.
— Ты ведь достаточно богат, чтобы отправиться, куда тебе заблагорассудится.
— Это отец богат, а не я. Будь у меня деньги, я давно убрался бы подальше от него и от этого города.
— А чем занимается твой отец?
— Торгует кожей. Он унаследовал дело от своего отца и увеличил оборот втрое. Шкуры, рога, краски — в общем, все, что только можно содрать с бедной скотины. Хочет, чтобы я работал на него, а когда он состарится и уйдет, взял бы все в свои руки и продолжал семейное дело.
— Что ж, вполне естественно. Я здесь не вижу ничего плохого.
— Конечно. Впереди безоблачная жизнь. Я же не буду сам дубить шкуры — мне придется только их продавать. Обрасту связями, стану богатым и уважаемым человеком.
— Но тебя, похоже, такая жизнь не прельщает, — произнесла Необула, стараясь придать голосу задушевные, даже материнские нотки.
— Так ведь это же навсегда. Даже если я стану богачом, мне уже не удастся изменить свою жизнь, выбрать иной путь, побывать в других странах; семейное дело будет держать меня на привязи, придется отдать ему всего себя, а потом передать сыну, как мой отец мне. — Антемион тяжело вздохнул. Привыкнув к обществу гетеры, он осмелел и разоткровенничался. — Но я не смогу торговать, у меня нет отцовского чутья, кожевенное ремесло меня нисколько не интересует, и, кроме того, я сыт по горло его приказами и придирками.
— У большинства людей таких проблем нет, потому что нет выбора.
Антемион пропустил эти слова мимо ушей. С каждой минутой он делался все мрачней и торжественней.
— Что же мне делать… — вздыхал юноша. — Если бы только знать наперед, какое решение окажется правильным.
— Погоди, я знаю, как тебе помочь, — проговорила Необула. — Ты знаешь Сократа?
— Конечно. Он тренируется в нашей палестре
[45]
. Непревзойденный атлет. В свои шестьдесят лет не боится бороться с самыми молодыми из нас. Впрочем, мы не слишком близко знакомы.
— По-моему, он как раз тот человек, который тебе нужен.
— Отчего ты так решила?
— Потому что он мастерски умеет определять призвание человека.
— О нем, вообще-то, разное говорят.
— О нас, гетерах, тоже, ну и что с того? Антемион кивнул, глядя на девушку с нескрываемой страстью.
— Я прежде не встречал таких женщин, как ты, — внезапно выпалил он и робко, смущенно улыбнулся.
Неловкая откровенность юноши тронула Необулу.
— Ты хотел сказать мне любезность?
Антемион обнял женщину за плечи и замер, не решаясь поцеловать ее. Необула сама потянулась к нему. Всякий раз, когда гетере удавалось соблазнить неопытного мальчишку, она чувствовала смутную, жестокую радость. В далекой дубраве раздалось и тут же смолкло отрывистое уханье совы.
ГЛАВА VIII
После заката жизнь в квартале Горшечников била ключом. Из-за деревьев неслись монотонные крики торговцев, расхваливавших свой товар. Лунный свет отражался на серебристой чешуе рыбешек, вываленных на дощатые прилавки, играл на ободах глиняных кувшинов с оливковым маслом и придавал бронзовым треножникам таинственный пурпурный блеск. Пахло забродившим виноградом, гнилыми фруктами, человеческим потом и собачьим дерьмом. На кривых улочках толпился бессовестный, жуликоватый народ, готовый до хрипоты торговаться за любую мелочь.
Закутанный с головы до ног в плащ из грубой ткани, Сократ размеренно шагал по улице и с огромным интересом слушал своего спутника — стройного юношу, который рассказывал философу о невыносимой жизни в родительском доме, о терзавших его сомнениях и о властном отце, который заставлял сына посвятить себя семейному делу. Философ любовался красотой молодого человека, восторгался его умом и перебил своего собеседника всего один раз:
— Любезный Антемион, мы с тобой поглощены беседой и не замечаем того, что творится вокруг, словно идем по безлюдной пустыне. А ты попробуй оглядеться по сторонам и увидишь других людей, со всеми их делами и бедами. Тебе стоит многому у них поучиться.
Они остановились посреди площади, чтобы осмотреться. Водонос спешил куда-то с ведром на голове, крестьяне наперебой расхваливали свой товар: подходите, налетайте, пробуйте, госпожа, не трогай руками, все и так свежее, всего три драхмы, одна, нет, три, ну ладно, две; повсюду витал сладковатый запах гнилых плодов, деревянные прилавки провоняли рыбой, прямо под открытым небом варили похлебку из дичи, жарили селедку, пекли хлеб; кто-то безуспешно пытался вытащить из корзины откормленную курицу, кто-то изучал зубы покупного осла, кто-то сунул палец в киликс
[46]
с оливковым маслом. Пыль поднятая подошвами сотен сандалий, оседала на прилавках, навесах и ветвях деревьев.
