— Но разве смертный может быть так прекрасен? — воскликнула Необула. — Неужели Фидий ни капельки не приукрасил его?
— Те, кто видел оригинал, говорят, что сходство удивительное, — заверил скульптор.
— А кто он?
— Алкивиад
[40]
из рода Алкмеонидов, племянник Перикла.
— Он жив?
— Разумеется. Сейчас он героически сражается со спартанцами.
— А где его можно найти?
— Он в нашем войске, где-то возле Самоса, на кораблях.
* * *
Алкивиад и Необула больше не расставались. Флот Алкмеонида неистово громил спартанцев. Каждый сожженный корабль лишь сильнее разжигал ярость полководца. Он преследовал врагов на земле и на море, до самых границ Эллады.
Душа Алкивиада металась между нежностью к возлюбленной и неистовством битвы. Сколько раз Необула провожала на встречу с врагом корабли под черными парусами. Как жаждала она оказаться на борту одного из них, рядом с любимым.
Алкивиад не признавал иной музыки, кроме плеска весел в открытом море, когда корабль летит навстречу противнику; его слух услаждали только звон металла, стук мечей о щиты да звон тетивы боевых луков, посылавших в небо мириады стрел; сулящий победу попутный ветер раздувал пламя в душе полководца, кровь врагов была для него слаще вина, крики сброшенных за борт неприятелей заставляли его сердце биться сильнее, он привык слышать, как дрожит земля под колесами боевых колесниц, и вдыхать полной грудью дым горящих городов. Не было для него картины прекраснее, нежели строй кораблей перед атакой, не было прекраснее образа, чем стройная тень лучника, готового пустить стрелу. Рука Алкмеонида была создана для того, чтобы сжимать окровавленный меч; его крепкие, неутомимые ноги как нельзя лучше годились для долгих переходов или неистовой гонки на боевом скакуне. Необулу сводил с ума звучный голос возлюбленного, пропитанный солью и ветром. Алкмеонид был такой живой и настоящий, как ни один мужчина из тех, кого она знала раньше. Неутомимый, ненасытный, Алкивиад жил так, чтобы не потратить зря ни единого мгновения своей жизни; он привык выпивать каждый день до последней капли света, его силы и страсти хватило бы, чтобы разжечь пламя в душе самого слабого и нерешительного человека. Вместе с возлюбленной он летал по волнам Эгейского моря, от берега до берега, и повсюду сеял смерть.
Для Алкивиада Необула оставалась неразрешимой загадкой, вроде таинственного сфинкса, странным, непостижимым существом, лишь наполовину человеком, а наполовину диким зверем, опасной хищницей с мягкими лапами, тихим голосом и смертельной хваткой. Их любовь слишком сильно напоминала битву.
Три года она делила с ним кошмарный быт военных лагерей, где у самых шатров выли бродячие псы, а вороны терзали свежие трупы спартанцев и афинян, безудержный разгул победителей в захваченных городах и тяготы конных походов. И всюду перед Необулой представала одна и та же картина: там, где еще совсем недавно бурлила и цвела жизнь, оставались лишь облака пепла на ветру; люди хоронили своих мертвых, плакали на могилах, а потом снова бросались в бой, повинуясь древней жажде крови, вечной спутнице человека. Необула лечила раны возлюбленного поцелуями и целебной смолой и преданно охраняла его краткий сон. Беспокойство — главный закон жизни, любил повторять Алкивиад. Разве море бывает совершенно спокойным? Виданное ли дело, чтобы звери не боялись ни охотников, ни голода? Борьба за выживание оттачивает разум, обостряет чувства и помогает людям идти вперед, оставляя на обочине слабаков; не только смертные, но и сами олимпийские боги соперничают друг с другом. Демократия — грандиозный самообман, который вот-вот рассеется. Никто не хочет быть рабом и гнуть спину на другого, но разделение на рабов и господ обусловлено самой природой человека, оно не исчезнет, даже если рабство в один прекрасный день отменят. Общество, в котором все равны и происхождением, и богатством, и талантами, так же реально, как мирная жизнь без войн и лишений, а потому никакому городу не помешают хорошо вооруженные армия и флот. В душах у нас от рождения горит дивное пламя, которое заставляет нас идти вперед и жаждать новых побед. Рано или поздно на нашем пути встают непреодолимые преграды, и тогда каждый выбирает, сдаться или довериться судьбе и смело броситься на препятствие. Я хорошо снарядил свои корабли, я выбрал ладный щит, который укроет меня в бою, у меня есть меткое копье и острый меч, я сплю очень чутко и не доверяю даже собственной матери. Я до сих пор жив, несмотря на козни врагов, потому что бегу из края, где зреет предательство, вечно бегу, словно блуждающая звезда. Нет у меня господ, никто надо мною не властен.
ГЛАВА VII
Необула встретила двадцать вторую весну вдали от родины, вместе с Алкивиадом. Война затягивалась, и Афины предпринимали отчаянные попытки возродить свой флот, изрядно потрепанный в бесконечных битвах. Однако задача казалась непосильной: главный источник афинского богатства — Декелейские шахты
[41]
— оказались в руках врага, вместе с самыми богатыми островами; город потерял тысячи людей и большую часть кораблей. Надежды почти не осталось. Став стратегом, Алкивиад сумел поддержать боевой дух усталого войска и одержал несколько важных побед, внушив афинянам слабую веру в благополучный исход. На свою беду полководец совершил непоправимую ошибку: непомерно самолюбивый и гордый, он предпочел прослыть предателем, но не подчиниться приказам другого военачальника
[42]
. Так Алкмеонид стал врагом Афин. Соотечественники разочаровались в нем навсегда.
Жизнь Алкивиада клонилась к закату. Стратег не желал возвращаться в свое отечество униженным и сломленным. Оставалось только бежать и скрываться. Алкмеонид вместе с Необулой и горсткой верных рабов отправился в приграничную Фракию, где среди скал одиноко высилась Херсонесская крепость.
Оказавшись вдали от боевых действий, Алкивиад сделался совершенно невыносим. Он возненавидел весь мир и самого себя в придачу. Бывший стратег почти перестал видеться с людьми. Ничто, кроме войны, его не интересовало.
Алкивиаду было сорок шесть лет, и он чувствовал себя глубоким стариком. Он был разбит, побежден. В один прекрасный день Алкмеонид признался Необуле, что больше ее не любит, и отослал ее обратно в Афины. Женщина поняла, что не в ее власти сделать опального полководца счастливым. Она покорилась и навсегда покинула возлюбленного.
Во время долгого пути домой, в котором ее сопровождали лишь несколько рабов, у гетеры было достаточно времени, чтобы поразмыслить о своей жизни. Как ни странно, она почти не помнила детство. В памяти Необулы сохранились лишь разрозненные, туманные образы: родные голоса под крышей большого дома на склоне холма, пение птиц в запущенном саду, будившее ее по утрам, запах одеяла из козьих шкур, скорпион, выползающий из норы на прогретый солнцем песок, шепот хлебов, в которых она терялась с головой, хор цикад в честь наступления полудня; веселый танец пылинок в тонких лучах, проникающих сквозь щели в досках конюшни, зловещий хохот стервятников в ночи, когда тетка умерла от легочной болезни, обряд очищения после похорон матери. И пышный венок, который она возложила к ногам Афродиты, прежде чем сбросить тунику — последнюю, ненадежную защиту невинности — и обнаженной застыть под пронзительным взглядом Аспазии.
