Хулио чувствовал себя разбитым и измученным. Он не знал, что делать. Попытка проанализировать ситуацию с точки зрения Кораль тоже не дала сколько-нибудь полезных результатов. Да, конечно, ее обманули, но в основном по той простой причине, что она с превеликой готовностью позволила это сделать. Все происходящее вполне ее устраивало.
Образ извращенца Карлоса пришелся как нельзя кстати. Кораль все равно уже давно жила с ним просто по инерции. Ни о какой любви с ее стороны уже долгие годы не было и речи. Рядом с этим мужчиной ее удерживало лишь одно желание, вполне оправданное с житейской точки зрения. Женщина хотела сохранить видимость семьи ради поддержания стабильности в этой сложной и достаточно жесткой жизни.
Ловушка, хитро подстроенная Николасом, парадоксальным образом позволила Кораль и Хулио пойти на поводу у собственных чувств и желаний. В результате семья была разрушена, а влюбленные воссоединились после долгих лет разлуки.
Хулио размышлял над тем, как выйти из столь неприятной ситуации, не потеряв того, что стало для него едва ли не самым важным в жизни. Отношениями с Кораль он не готов был жертвовать ни при каких обстоятельствах. По всему выходило, что в какой-то момент жизнь рассчиталась с ним за его труды фальшивым чеком.
Больше всего на свете Омедас ненавидел ситуации, когда он оказывался ведомым, пешкой или пусть даже значимой фигурой, но в чужой игре. Сейчас он мог лишь заявить маленькому мерзавцу, что тому не удастся разрушить столь светлые и искренние отношения, которые связали с его матерью психолога, жестоко подставленного им.
Вот только, судя по всему, Хулио и Кораль в дальнейшем придется мириться с присутствием в их жизни этого чудовища с ангелоподобным лицом, на котором так отвратительно выглядела циничная, жестокая ухмылка. Более того, Омедас с ужасом понял, что ему придется делать вид, будто все хорошо, мальчик явно идет на поправку. Все ради того, чтобы Кораль ничего не заподозрила и не обвинила его в том, что он предвзято относится к ее сыну, прижитому от бывшего мужа.
Хулио ходил по квартире из комнаты в комнату, не в силах найти выход из сложившейся ситуации. Адреналин уже почти сочился через поры его кожи и пропитал воздух во всем доме. В какой-то момент Омедас непроизвольно подметил, что старается тщательно обходить все имевшиеся в квартире зеркала и не заглядывать в них.
Его первым безотчетным порывом было высказать Кораль в лицо все как есть, признаться во всех своих невольных грехах и ошибках, а затем уйти, скрыться раз и навсегда. Он прекрасно понимал, что при таком раскладе ему останется только смириться с окончательной потерей любимой женщины.
Но самое смешное заключалось в том, что в глубине души Омедас прекрасно знал, что он ни в коем разе не заставит себя рассказать Кораль всю правду. Ну разве возможно признаться ей, что мальчишка переиграл его и все они уже давно пляшут под чужую дудку? Хулио просто представить себе не мог, как он придет к Кораль и скажет ей, что во всех несчастьях виноват ее собственный сын — хитрое, изворотливое чудовище. Как можно бросить это в лицо женщине, любящей матери?
Нет, такая правда была бы для Кораль неприемлема, она оказалась бы страшнее любой лжи, которой Хулио мог бы постараться прикрыть ее. Такую вот истину она ни за что не признала бы. Если бы Омедас рассказал ей все начистоту, то он только раз и навсегда подорвал бы всякое доверие Кораль к себе. Она на всю жизнь разуверилась бы в нем, не только в мужчине, но и в человеке, который мог бы стать для нее зашитой и опорой в жизни. Кроме того, расписаться в том, что его так хитро и вместе с тем примитивно обвел вокруг пальца тринадцатилетний подросток, было равносильно признанию полной собственной профессиональной и личностной несостоятельности.
«Если я расскажу ей всю правду, открою глаза на то, что происходит на самом деле, то она все равно не поверит мне и будет инстинктивно защищать своего ребенка, — рассуждал он. — Убеждать мать в том, что ее сын мерзавец, задача неблагодарная, особенно с учетом того, что Нико тоже не станет сидеть сложа руки. Он предпримет все необходимые шаги, чтобы выглядеть в глазах Кораль этаким ангелом, несправедливо обвиненным во всех смертных грехах. Нет, Кораль явно не поверит мне ни как психологу, ни как любимому мужчине. Она не согласится с тем, что ее сын вырос нечистоплотным манипулятором, у которого в сознании абсолютно стерта граница между добром и злом. В общем, рассчитывать на ее поддержку при таком раскладе не приходится».
Хулио в очередной раз пришел к выводу, что если он не хочет разрушить то, что было выстроено в его жизни собственными руками, то до поры до времени сообщать Кораль о том, что происходит, было бы неразумно. В этих невеселых раздумьях он провел практически всю ночь.
На следующее утро Омедас съездил в университет. В кабинете его ждали две увесистые стопки экзаменационных работ, написанных его студентами, в большинстве своем совершенно безграмотными, не умеющими излагать свои мысли. Хулио с огромным трудом удалось сосредоточиться на проверке этой писанины. Он то и дело ловил себя на том, что опять думает не о студентах и экзаменах, а вновь и вновь возвращается к своим личным проблемам — «убить короля, трахнуть королеву», check mate.
Он наскоро пообедал, вернулся домой с пачкой все тех же экзаменационных работ и потрудился еще пару часов. Затем Омедас принял душ, открыл бутылку виски и вышел на террасу. Здесь он немного посидел в шезлонге, созерцая дом напротив и поток машин, разбегавшихся в обе стороны по улице.
Позвонила Патрисия и поинтересовалась, как у него дела. О своих личных проблемах Хулио говорить не стал, сославшись на то, что должен срочно закончить проверку студенческих работ.
Отвязавшись от неприятного семейного разговора, он вернулся в комнату, устроился поудобнее на диванчике и зачем-то включил телевизор без звука. Алкоголь, усталость и отчаяние делали свое дело. Мысли Хулио становились все более запутанными и беспорядочными. Голова у него просто раскалывалась, и в какой-то момент он решил прибегнуть к проверенному и вместе с тем весьма жесткому средству.
Омедас дотянулся до музыкального центра, надел наушники и включил на полную громкость Шестую симфонию Малера. Прекрасная музыка, знакомая с детства, на время заглушила чувство отчаяния, притупила душевную боль. Через некоторое время Хулио, истерзанный за последние два дня мрачными мыслями и переживаниями, сумел наконец уснуть.
При этом ему снилось что-то странное. Он перевоплотился в Густава Малера, переживающего самый разгар семейного кризиса, и вошел в какой-то необычный подвальный магазинчик, где продавалось абсолютно все, что только можно себе представить. Хулио Малер немного подумал и прикупил себе маленький чемоданчик, в котором уютно расположилась парочка дуэльных пистолетов.
В качестве продавца за прилавком стоял Карлос. Он, естественно, поинтересовался, с кем собрался стреляться покупатель и по какой причине.
«Моя Альма изменяет мне», — ответил ему Хулио.
Вот уж действительно превосходный материал для психоаналитика.
Он впервые заметил, что внутри его происходят какие-то изменения, когда начал писать на доске вопросы к зачетной работе по детской психологии. В какой-то момент Омедас, не поворачиваясь, а лишь оглянувшись через плечо, сообщил студентам, что те, кто сидит на четных местах, будут отвечать на четные вопросы из списка. Это была привычная практика, позволявшая в какой-то мере избегать повального списывания студентами ответов друг у друга.
