— Я ведь тебе говорил, что этот мальчишка нами манипулирует. Мы с тобой долгое время просто этого не замечали.
Кораль оставалось только согласиться.
— Ты, Кораль, тоже меня обманула. Я же знаю, с кем ты сейчас. В общем-то, это не мое дело. Живи как хочешь. Я прошу тебя только об одном. Думай о нашей дочери, о ее судьбе.
— Хорошо. Договорились. Завтра я завезу ее к тебе. Обо всем остальном…
— Все остальное обсудят наши адвокаты, — перебил он.
— Да, конечно.
— Договорились.
— Да, договорились.
Уже выходя из комнаты, она услышала, как Карлос процедил сквозь зубы:
— Подыщи себе хорошего адвоката.
Время от времени Кораль приходила в чердачную мастерскую, которую Хулио, как и обещал, предоставил в ее полное распоряжение. Ей вновь захотелось встать к мольберту, чтобы как-то выразить то, что мучило и терзало ее изнутри, воплотить хаос, царивший в душе, в нечто материальное, воспринимаемое органами чувств.
Рисуя, она ни о чем не думала. Ее сознание в эти минуты и часы представляло собой некое пористое пространство, пропитанное настоем ощущений и образов, которые легко проникали в него и так же запросто уходили в неизвестность, никогда не задерживаясь надолго. К ним нельзя было привыкнуть, начать их анализировать и осознать, насколько они сложны и болезненны. Разум Кораль отдыхал, а руки тем временем работали. Кисти мазок за мазком покрывали холст слоем краски.
Кроме того, женщине нравилось бывать там, где Хулио в любой момент мог найти ее. Она приходила сюда, на чердак, вместе с детьми. Нико обычно усаживался где-нибудь в углу и анализировал учебник с партиями, сыгранными великими мастерами шахмат. Диана располагалась на полу и, подражая маме, начинала рисовать цветными мелками на больших листах бумаги. Так, под мерное жужжание вентилятора и какую-нибудь тихую музыку, порой проходили целые дни и вечера.
Если звонил Хулио, то она брала телефон тряпкой, чтобы не испачкать аппарат, хотя на самом деле этот кусок ткани был пропитан и перепачкан красками ничуть не меньше, чем ее руки. Омедас представлял себе ее счастливой и вдохновенно работающей. Он не без оснований полагал, что Кораль не откладывает кисть, даже разговаривая с ним и рассказывая о том, как у нее прошел очередной день. Говорили они много, но встречаться предпочитали только по ночам. Эти ночи были роскошно длинными, насыщенными жаркими и ласковыми словами. Порой оба забывали обо всем, что было раньше. В их сердцах на миг зажигалась та же безумная страсть, что объединяла их когда-то давно, в юности.
Тем не менее разочарование постепенно стало проникать в сердце Хулио. Происходило это не сразу — день за днем, минута за минутой. Он стал понимать, что все происходящее не похоже на то, каким он его себе представлял, хотел видеть или запомнить. Раньше все было иным. Они стали взрослее, куда более прагматично смотрели на жизнь и в глубине души прекрасно понимали, что попали в совершенно дурацкое и безвыходное положение.
Кораль продолжала оставаться для Хулио недостижимым идеалом, который почему-то иногда срывался с пьедестала и на миг разбивался на тысячу осколков. Затем все вроде бы начиналось сначала. Оба молчали, как заговорщики, и старались всячески избегать неприятных тем в разговорах.
По некоторым косвенным признакам — вслух об этом они не говорили — Хулио понял, что Кораль в курсе того, какую чудовищную комбинацию разыграл ее собственный сын. Эта догадка по ночам окутывала их обоих общим покрывалом, витала над ними, как привидение, лишенное лица и имени. Кораль больше не заговаривала о Карлосе, обидах, оскорблениях, пережитом позоре, в общем, ни о чем из того, что недавно так мучило ее и заставляло рассказывать об этом единственному человеку, понимающему ее.
Опасность, грозившая Диане, оказалась вымышленной, и Кораль словно успокоилась. Ее молчание не было похоже на замкнутость страдающего и переживающего человека. Оно скорее напоминало забывчивость и невнимательность того, кто не придает случившемуся слишком большого значения.
Порой, крепко обнявшись, они чувствовали присутствие этой недосказанности, как прозрачной стены между ними. Иногда выходило наоборот. Это неразделенное и в то же время совместное знание объединяло их крепче любой страсти, всех остальных чувств и воспоминаний.
Вот только Хулио стал все чаще замечать, что порой их объятия походят на последние прощальные ласки перед окончательной разлукой. Все это наталкивало его на мысль о том, что Кораль сама разобралась в ситуации и обо всем догадалась. Кроме того, чем дальше, тем понятнее ему становилось, что она устроится в жизни и без него, сама поймет, как ей быть дальше.
По всей видимости, какую-то роль в прояснении обстоятельств случившегося сыграл Карлос. Хулио сразу же предположил, что тот не станет вечно сидеть сложа руки, как только придет в себя от пережитого потрясения, постарается разыскать супругу, бросившую его, и потребует от нее объяснений столь неожиданного демарша. Найти Кораль не составило бы для него большого труда. Во-первых, он знал, где живут ее родители, во-вторых, люди, занимающие такое положение, располагают немалыми возможностями и ресурсами. Они всегда найдут тех, кто им действительно нужен. Если мужчина захочет поговорить с женщиной и выяснить с ней отношения, то вряд ли кто-то или что-то сможет ему в этом помешать.
Вполне вероятно, что Карлосу каким-то образом удалось убедить Кораль в своей невиновности, в абсурдности и лживости обвинений, выдвинутых против него. Хулио, естественно, не знал, какие именно аргументы и доводы он привел в разговоре с бывшей женой. Существовала, впрочем, и другая вероятность, о которой он просто-напросто старался не задумываться. Вполне возможно, Нико сам признался матери в том, что натворил, но сделал это, естественно, не в порыве раскаяния, а в качестве очередного хода какой-то новой, еще более чудовищной комбинации, задуманной им.
В конце концов, когда Омедасу стало окончательно ясно, что явилось причиной его профессионального провала, ему неожиданно стало даже как-то легче. Больше нечего было скрывать. Его поражение понято, принято, даже заслужило высочайшее прошение. Хулио был просто потрясен тем, что Кораль, даже осознав всю цепочку ошибок, допущенных им, не оттолкнула его и продолжала общаться как ни в чем не бывало. Он был счастлив, что она с ним, где-то рядом, но интуиция подсказывала ему: что-то здесь не так.
Их общему счастью что-то мешало. В той женщине, что была сейчас рядом с ним, Хулио никак не мог увидеть ту самую Кораль, девушку из его юности, неподкупную, не готовую поступиться своими идеалами ни за какие блага мира. Постепенно он стал понимать, в чем заключалось главное различие между этими двумя женщинами.
Та, прежняя Кораль не была готова мириться с двуличностью окружающего мира и уж тем более ни за что не позволила бы лжи проникнуть в ее собственную жизнь. Теперь же они оба лгали всему миру и друг другу, притворялись, будто не замечают, как, сами того не желая, стали статистами в страшной, садистской по своей сути игре, где, выступая единым фронтом, можно было увеличить возможный выигрыш и получить с двойного хода немалое позиционное преимущество.
