Хулио даже не мог припомнить, когда в последний раз видел Андреса таким рассерженным. Старый профессор написал в полицию заявление о краже, но рассчитывать, что дело будет раскрыто, не приходилось. Во-первых, свидетелей преступления не имелось, а во-вторых, даже дверь в кабинет декана не была вскрыта.
С тех пор прошло уже три дня, но Андрес по-прежнему то и дело возвращался к этому неприятному событию.
— Я ведь всегда закрываю кабинет на ключ. Похоже, тут действовал настоящий профессионал, умеющий незаметно вскрывать любые замки.
— Меня лично удивляет другое, — заметил Хулио. — Наш предполагаемый вор вполне мог бы удовлетвориться одним-единственным экземпляром теста. В таком случае пропажу никто и не заметил бы. Такое поведение оказалось бы вполне логичным. Вместо этого он просто сорвал экзамен. Заранее известные вопросы сделали проведение теста бессмысленным. Кроме того, мне совершенно непонятно, как эти бумаги занесло в такую даль от нашего факультета.
— Наверняка он швырнул их из окна, и ветер разнес листки по всему кампусу.
— Вполне возможно, — согласился Хулио. — Но даже в этом случае странно, что через короткое время часть ксерокопий была обнаружена на расстоянии полукилометра от того места, откуда их похитили. Кроме того, неужели никто не обратил бы внимания, что из окна одного из факультетских кабинетов кто-то разбрасывает пачками экзаменационные билеты? Конечно, какой-нибудь сорвиголова мог бы поступить так безрассудно, но на нашего потенциального воришку это не похоже. Слишком уж аккуратно он вскрыл дверь. Не осталось никаких следов.
— Что же тогда, по-твоему, произошло?
— Похоже, что вор сам потихоньку разбрасывал эти бумаги то здесь, то там, причем разнес их по всему университету. Зачем он это сделал? Вот тут, убей бог, мое воображение оказывается бессильным.
— А тебе не приходит в голову, что он просто хотел устроить мне гадость?
К этому времени они завернули за угол и пошли вдоль парадного фасада университета. Здесь было достаточно чисто. Со стороны могло показаться, что в столь уважаемом заведении никто не позволит себе даже швырнуть на землю фантик, тем более украсть из кабинета декана экзаменационные билеты.
Хулио заметил, что Андрес мял в руках корову, набитую мелкими пластмассовыми шариками. Такие игрушки, снимающие стресс, были ему хорошо знакомы.
Он поинтересовался у старшего коллеги, действительно ли эта забавная безделица помогает ему снять напряжение.
— Вроде помогает, — с улыбкой ответил Андрес. — Это словно соска, только для взрослых.
— Ну вот мы и перешли от оральных утешений к, скажем так, мануальным.
При этих словах оба преподавателя рассмеялись как мальчишки.
— Что, в свою очередь, помогает перенести анально-трахательные воздействия, насылаемые на нас жизнью, — с видом мудреца, изрекающего великую истину, произнес Андрес.
— Слушай, я обещаю помочь тебе найти этого мерзавца, — сказал Хулио. — А ты за это помоги разобраться с моей карой небесной.
— Ты имеешь в виду того мальчишку? Ладно, давай выкладывай, что там у тебя накопилось. Специфическая диагностика уже проведена?
В ответ Хулио только развел руками и сказал:
— Никакой сколько-нибудь значимой патологии не обнаружено. Можно отметить только полнейшую моральную опустошенность. Впрочем, я, по правде говоря, далеко не уверен, что это единственная его странность.
— Да, плохо дело, — посетовал Андрес. — Нам ведь даже не до конца ясно, существуют ли у этого мальчика моральные проблемы и отклонения в чистом виде, потому что самое непосредственное воздействие в данный момент оказывает на него некий моралист-наблюдатель.
— Это ты меня называешь моралистом?
— А ты сам на себя посмотри. Как ни крути, любой нормальный человек сочтет тебя честным и достойным парнем. У тебя всегда есть своя точка зрения, ты ни под кого не подстраиваешься, но при этом не участвуешь ни в каких интригах против кого бы то ни было. Ты не берешь взяток, не пытаешься воспользоваться своим служебным положением. Ангел, да и только. Моральный кодекс, разработанный вроде бы тобою лично, вызывает у окружающих искреннее восхищение. Ты тайно гордишься собой и полагаешь, будто сам пришел к тому, что необходимо наложить на себя некоторые моральные ограничения. При этом как-то забывается, что твоя честность основана в немалой степени на страхе перед наказанием за любой нечестный поступок. Просто когда-то тебе сумели внушить этот страх, и ты решил, что будет лучше не нарушать некоторые правила.
— Ну вот, только проповеди от тебя мне сейчас не хватало, — в шутку возмутился Хулио. — Если я иногда и поступаю честно, то лишь потому, что, с моей точки зрения, это оправдано логикой.
Андрес только рассмеялся.
— Ну ты даешь! Ты меня рассмешил! Логика и справедливость — вот она, многовековая буддистская истина! Тебе, пожалуй, следует побольше почитать всякой восточной философии, а заодно освежить в памяти и французскую литературу, как научную, так и художественную. Кстати, рекомендую труды Ламетри,
[15]
материалиста, немало повлиявшего на маркиза де Сада, хорошо известного всем нам. Ты, кстати, сам написал о нем в своей книге. Как ее там? «Души пустоты».
— «Опустошенные души».
— Могла бы получиться неплохая книга. К сожалению, хороший замысел был подпорчен весьма поспешным и посредственным исполнением.
— Да знаю я, знаю, — с неохотой согласился Омедас.
— Гедонизм зла. Подчинение моральных устоев жажде счастья. Есть люди, которые находят для себя счастье в пороке и совершении преступлений. Де Сад, между прочим, нарушал правила, установленные обществом, когда это не было так выгодно и почетно, как сегодня. В те времена любая голова, в которую приходили мысли, отличавшиеся от общепринятых, рисковала быть отделенной от тела ножом гильотины.
— Его, кстати, как раз везли на гильотину в те неспокойные парижские дни, — напомнил Хулио. — Освободился он просто чудом.
— Вот к этому я и веду. Я бы назвал это событие его последней сексуальной провокацией.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Существуют достаточно достоверные хроники, касающиеся того, что происходило в те дни на площади Революции. Толпы зевак, возбужденных кровью, собирались там, чтобы поглазеть, как в корзину, поставленную у подножия эшафота, одна за другой падают головы казненных. При этом большую часть зрителей составляли самые обыкновенные, я бы даже сказал, нормальные люди, вовсе не маньяки и не дегенераты. Они никогда не видели голливудского кино, но при этом уже прекрасно знали, какое именно зрелище доставит им наибольшее удовольствие. Казни и пытки вызывали у них самое обыкновенное сексуальное возбуждение. Есть сведения, что женщины откровенно задирали юбки, а мужчины овладевали ими прямо по ходу кровавого спектакля.
