– Боюсь, в штате Нью-Йорк электрический стул неуклонно вытесняет виселицу, мистер Вульфф, – бесстрастно сообщил ему Ласло. – Впрочем, как я и подозревал, основываясь на ваших ответах, вам предстоит выяснить для себя это самостоятельно. Да помилует вас бог, сэр.
Фуллер, внимательно следивший за ходом допроса, распахнул дверь камеры, едва Крайцлер направился к выходу. Перед тем как последовать за Ласло, я в последний раз взглянул на Вульффа: мужество его стремительно испарилось, негодование сменилось глубоким страхом, но бедняга был слишком слаб, чтобы предпринимать какие-либо решительные действия для своего спасения, – лишь жалко пробормотал что-то возмущенное насчет своей явной невменяемости и рухнул на кровать.
Фуллер еще запирал дверь, а мы с Крайцлером уже шли назад по главному коридору Беллвью. Пациенты возобновили было свои робкие мольбы, но мы быстро миновали камеры, оставив зловещий коридор за спиной. Как только мы очутились в вестибюле, вопли и завывания вспыхнули с прежней силой.
– Я полагаю, Мур, мы можем забыть о нем, – уставшим голосом сказал Крайцлер, натягивая перчатки, заботливо протянутые ему Сайрусом. – Пусть и одурманенный, Вульфф выдал себя: явная склонность к насилию и смертельная обида на всех детей мира. И алкоголизм в придачу. Но он отнюдь не безумен и, я полагаю, никак не связан с нашим нынешним делом.
– Вот как, – сказал я, пользуясь благоприятной возможностью, – тогда насчет…
– Они хотели, чтобы он выглядел сумасшедшим, это очевидно, – сказал задумчиво Ласло, не слыша меня. – Местные врачи, пресса, судьи – им всем бы очень хотелось считать, что лишь сумасшедший может выстрелить в голову пятилетней девочке. Если мы будем вынуждены признать, что наше общество способно производить вменяемых членов, готовых хладнокровно совершать подобные действия, то это приведет к явным… сложностям. – Он еще раз вздохнул и взял у Сайруса зонтик. – Да, пожалуй, предстоит длинный день в суде – и, быть может, не один. Следует все обдумать…
Мы покинули «Павильон», вместе укрывшись под зонтиком Крайцлера, и забрались в его коляску, на этот раз – крытую. Я знал, что меня ждет: монолог, служивший Крайцлеру чем-то вроде очистительной молитвы и призванный подтверждать справедливость некоторых его профессиональных принципов, предназначавшийся для освобождения оратора от чудовищной ответственности за фактическое вынесение человеку смертного приговора. Крайцлер был неисправимым противником смертной казни даже для таких чудовищ, как Вульфф, но он не мог позволить этим убеждениям влиять на свое определение истинного безумия, кое, в сравнении с терминологией многих его коллег, было относительно узким. Когда Сайрус вскочил на облучок и коляска понеслась прочь от Беллвью, диатриба Крайцлера добралась до тем, уже не раз обсуждавшихся им в моем присутствии: как массовые признания невменяемости отдельных индивидуумов облегчают жизнь общества, но никоим образом не отражаются на состоянии ментальной науки, лишь умаляя шансы настоящих душевнобольных на получение адекватной помощи и хорошее обращение. То была довольно страстная речь – складывалось впечатление, что Крайцлер постепенно старается избавиться от образа Вульффа на электрическом стуле, – и по мере развития темы я все четче осознавал призрачность моих надежд на получение сколь-либо внятных объяснений насчет того, какого черта здесь происходит и зачем понадобилось впутывать в эту дьявольщину именно меня.
В какой-то прострации взирал я на проплывавшие мимо здания, а затем позволил взгляду остановиться на Сайрусе, при этом подумав, что коль уж ему приходится выслушивать все эти веши чаше, чем кому бы то ни было, возможно, я смогу добиться от этого человека некоторой симпатии. Как бы не так. Подобно Стиву Таггерту, Сайрус вел совсем несладкую жизнь, пока не поступил в услужение к Ласло, за что сейчас мой друг и был удостоен искренней преданности со стороны гиганта. Еще мальчишкой в Нью-Йорке Сайрусу довелось наблюдать, как его родителей буквально разорвали на куски во время призывных бунтов 1863 года. Когда разъяренные орды белых мужчин и женщин, многие – вчерашние иммигранты, демонстрировали свое нежелание сражаться во имя Союза и освобождения рабов, в подтверждение своих принципов они хватали всех черных, попадавшихся на пути, не делая исключения даже для малых детей. Их расчленяли, жгли на кострах, топили в смоле – толпа вспомнила все средневековые пытки, какие только были в покинутом ими Старом Свете. После смерти родителей Сайруса, талантливого музыканта с великолепным баритоном, подобрал его родной дядюшка, промышлявший сутенерством, и выдрессировал на «профессора»: в обязанности мальчика входила игра на пианино в борделе, предлагавшем черных женщин состоятельным белым мужчинам. Но кошмар, перенесенный в детстве, не давал ему спокойно сносить непрекращающийся поток брани и издевательств со стороны клиентов. Однажды ночью в 1887 году он наткнулся на пьяного полисмена, который в обмен на положенную мзду вознаградил мальчика парой жестоких оплеух и комплиментом «сучий ниггер». Ни слова не говоря, Сайрус пробрался на кухню, взял там большой мясницкий тесак и, вернувшись, отправил фараона прямиком в ту самую Валгаллу, куда попадают души всех павших служащих Полицейского управления Нью-Йорка.
И здесь вновь появился Крайцлер. Истолковав произошедшее с точки зрения теории, названной им «взрывными ассоциациями», он открыл судье истинную причину совершенного Сайрусом: в те самые минуты, когда происходило убийство, сказал Ласло, Сайрус в уме вернулся в ночь смерти его родителей и колодец его гнева, остававшийся незамурованным со времен трагического инцидента, возобладал над сознанием и буквально поглотил полисмена. Сайрус не безумен, объявил Крайцлер, а потому обязан понести ответственность за произошедшее, но нельзя выносить приговор, не учтя столь жуткое прошлое обвиняемого. На судью аргументы Крайцлера произвели впечатление, однако настроение публики вряд ли позволило бы ему освободить Сайруса из-под стражи. В качестве возможного решения ситуации обвиняемого предложили заключить в Психиатрическую больницу Нью-Йорка на острове Блэкуэллз, но Крайцлер заметил, что предоставление официальной должности при его собственном Институте сможет оказать куда более благотворное влияние на реабилитацию подсудимого. Судье уже не терпелось избавиться от осужденного, и он согласился. Успешное решение этого дела, впрочем, не повлияло на общественную и профессиональную репутацию Крайцлера, и так считавшегося раскольником, хотя обычные гости Ласло вовсе не горели желанием оказаться на кухне наедине с Сайрусом. Так или иначе, исход судебного слушания обеспечил Крайцлеру подлинную преданность этого человека.
Пока мы рысили вниз по Бауэри, согласно моим сведениям, – единственной крупной нью-йоркской улице, не знавшей, что такое церковь, на улице лил дождь, за все это время так и не утихнувший. Мимо нас проносились салуны, концерт-холлы, ночлежки, а когда мы миновали Купер-сквер, я разглядел большую электрическую вывеску и затененные окна «Парез-Холла» Вышибалы Эллисона, ставшего базой жалкого ремесла Джорджио Санторелли. Дальше нам пришлось прокладывать путь через очередные доходные пустоши, уродливые коробки трущоб неумолимо возвышались по обе стороны от проезжей части – впрочем, их мрачный облик отчасти скрывала пелена дождя. Лишь когда мы свернули на Бликер-стрит, уже возле самого Управления полиции Крайцлер неожиданно сказал скучным тоном:
