– Нам сообщили, что это дело невозможно раскрыть, – ответил Морган.
– Но зачем мешать попытке его раскрыть? – настойчиво спросил Крайцлер.
– Потому, джентльмены, – раздался тихий голос у нас за спиной, – что пока дело считается нераскрываемым, никого нельзя обвинить в том, что его не раскрывают. – Да, это снова был Бёрнс: он вошел в комнату настолько бесшумно, что мы его не заметили. Этот человек и вправду умел действовать на нервы. – Черни, – сказал он, подходя к столу Моргана и вынимая из коробки сигару, – дадут понять, что такие вещи случаются. И в этом нет ничьей вины. Мальчики сворачивают на скользкую дорожку. Мальчики умирают. Кто убивает их? Зачем? Невозможно определить. Да и нет нужды. Вместо этого внимание публики сосредоточивается на более простом уроке. – Бёрнс чиркнул спичкой по туфле и раскурил сигару, чей кончик ярко вспыхнул. – Живи по закону и ничего плохого не случится.
– Да черт возьми, Бёрнс, – мы ведь можем решить это дело, если вы просто перестанете нам мешать. Да не далее как вчера ночью я…
Крайцлер крепко схватил меня за руку, не дав закончить. Бёрнс медленно приблизился к моему креслу, наклонился и выдохнул дым мне в лицо.
– Вчера ночью вы – что, Мур?
В такой момент невозможно забыть, что перед тобой человек, который собственноручно избивал до беспамятства подозреваемых и настоящих преступников, который прославился в Нью-Йорке и на всю страну своим методом, который сам назвал «допросом третьей степени». И в то же время я понимал, что уступать сейчас нельзя.
– Не надо выкручивать мне руки, Бёрнс. У вас больше нет власти. У вас даже нет головорезов для прикрытия.
– Хотите, пригласим Коннора? – предложил Бёрнс, и под усами у него обозначились зубы. Я ничего не ответил, и бывший инспектор хмыкнул. – Мур, вы всегда отличались длинным языком. Репортеры… Но хорошо, я готов сыграть по вашим правилам. Расскажите мистеру Моргану, как именно вы раскроете это дело. Ваши принципы расследования. Объясните ему.
Я повернулся к Моргану.
– Что ж, возможно, это ничего не скажет такому человеку, как инспектор Бёрнс, сэр, а быть может, и вы не разберетесь в этом, но… мы используем в расследовании метод, который можно назвать «реверсивным».
– То есть, в переводе – «через задницу»! – хохотнул Бёрнс. Я учел ошибку и сделал второй заход:
– Иными словами, мы берем заметные характеристики самих преступлений и черты их жертв, и на их основе определяем, какой человек мог здесь поработать. Затем при помощи улик, которые в других обстоятельствах могли бы показаться ничего не значащими, мы смыкаем кольцо.
Я понимал, что в любой момент могу запутаться, так что помощь Крайцлера оказалась как нельзя кстати:
– Имеется прецедент, мистер Морган. Сходные, хотя и более примитивные попытки к этому делало следствие, распутывая дело Потрошителя в Лондоне восемь лет назад. А сейчас французская полиция ищет своего Потрошителя, и они пользуются методами, не очень отличными от наших.
– Лондонский Потрошитель, – подал голос Бёрнс. – Его же не арестовали случайно без моего ведома?
– Нет, – помрачнел Крайцлер.
– И французы со своей антропо-хренологией тоже далеко не продвинулись?
Ласло помрачнел еще больше:
– Недалеко.
Бёрнс наконец оторвался от книги и одарил нас удовлетворенным взглядом:
– Что ж, джентльмены, прекрасные примеры. Воцарилось молчание, и я понял, что наши шансы одержать верх в этом споре стремительно тают. С новой решимостью в голосе я начал:
– Факт в том, что…
– Факт в том, – перебил меня Бёрнс, подходя к нам, но обращаясь к Моргану, – что это всего лишь умственное упражнение, отнюдь не способное решить дело. Эти люди занимаются одним – обнадеживают всех, кого опрашивают, что дело поистине может быть раскрыто. Как я уже сказал, это не только бессмысленно, но и попросту опасно. До иммигрантов следует донести всего одно: им и их детям нужно блюсти законы этого города, и тогда ничего плохого с ними не произойдет. Если они не прислушаются, никто, кроме них самих, не будет в ответе за возможные последствия. Может, проглотить такое им будет тяжело. Но этот идиот Стронг с его ковбоем-уполномоченным недолго просидят в своих креслах. И тогда уже мы сможем вернуться к принудительному кормлению. Моментом.
Морган медленно кивнул и перевел взгляде Бёрнса на Крайцлера.
– Вы свою точку зрения высказали, инспектор. А теперь – вы нас не простите?
В отличие от Комстока и священников, Бёрнса, казалось, повеселила лаконичная манера Моргана прощаться: покидая библиотеку, он даже принялся тихо насвистывать. Когда дверь за ним закрылась, Морган встал и подошел к окну – словно хотел удостовериться, что Бёрнс покинул его дом.
– Могу ли я предложить вам выпить, джентльмены? – наконец вымолвил он.
Мы отказались, а хозяин извлек сигару из ящика на столе, раскурил ее и стал медленно расхаживать по толстым коврам библиотеки.
– Я согласился принять делегацию, которая нас только что покинула, – объявил он, – из уважения к епископу Поттеру, а также потому, что не желаю больше наблюдать за продолжающимися беспорядками.
– Прошу прощения, мистер Морган, – сказал я, несколько изумленный его тоном. – Но неужели ни вы, ни присутствовавшие здесь джентльмены даже не пытались обсудить этот вопрос с мэром Стронгом?
Моргай быстро рассек рукой воздух перед собой:
– Инспектор верно заметил насчет полковника Стронга. У меня нет никакого интереса вести дела с человеком, чья власть ограничена выборами. Кроме того, Стронг не располагает умом для решения подобных задач.
Шаги Моргана звучали тяжело, размеренно. Мы молчали. Библиотека медленно заполнялась клубами сигарного дыма, и когда Морган наконец остановился и заговорил, я едва мог разглядеть его сквозь буроватую пелену.
– Насколько я могу видеть, джентльмены, существует всего два благоразумных курса – ваш и тот, что предлагает инспектор Бёрнс. Нам необходим порядок. А особенно – сейчас.
– Почему сейчас? – поинтересовался Крайцлер.
– Возможно, вы не в том положении, чтобы об этом судить, доктор, – осторожно начал Морган, – но в настоящий момент мы стоим на распутье, как в самом Нью-Йорке, так и в стране в целом. Город изменяется, причем – коренным образом. О, я говорю не только о приросте населения за счет притока иммигрантов. Я имею в виду сам город. Двадцать лет назад это все еще был главным образом порт, и гавань служила нашим основным источником коммерции. Сегодня же нашему превосходству брошен вызов другими портами, а грузоперевозки вытеснены мануфактурами и банками. Производству, как вам известно, потребны рабочие, и нам их предоставляют менее удачливые страны мира. Вожди организованных профсоюзов обвиняют нас в том, что мы скверно обращаемся с их подопечными. По так это или нет, они продолжают ехать сюда, потому что здесь гораздо лучше того, что они оставили за плечами. По вашей манере речи я понял, что вы и сами иноземного происхождения, доктор. Сколько времени вы пробыли в Европе?
