На 17-й улице мы обнаружили Крайцлера уже в коляске; на облучке восседал Стиви. Я перенес свой саквояж из кэба, после чего и сам забрался внутрь вместе с Сарой. Уже отправляясь, я поймал взгляд Мэри Палмер – она стояла на балконе гостиной Крайцлера. Девушка смотрела нам вслед взволнованно, и мне даже показалось, что я вижу на ее щеках слезы. Обернувшись к Ласло, я увидел, что он также смотрит на нее, а когда он снова вперил взор в дорогу перед нами, на лице его заиграла улыбка. Странная реакция на душевное страдание девушки, если не сказать большего, подумал я. Мне пришло в голову, что Сара может иметь к этому некое отношение, но, посмотрев на нее, я обнаружил, что она подчеркнуто разглядывает проплывающий через дорогу Стайвесант-парк. Вся эта новая путаница в отношениях моих друзей не принесла с собой ничего, кроме раздражения, и не в состоянии распутать ее, я почел за лучшее обмякнуть на сиденье коляски, растворяясь в лучах весеннего солнца, пока мы ехали на восток.
Разумеется, прогулка, целью которой служил вокзал Гранд-Сентрал, была отнюдь не из разряда увеселительных. На перекрестке 18-й и Ирвинг-плейс Стиви остановился у таверны, и Крайцлер, прихватив, помимо своего, и мой саквояж, пригласил нас с Сарой составить ему компанию. Мы согласились, но я поворчал. Спустя всего пару мгновений, едва мы погрузились в сумрак и чад, я глянул в окно: откуда ни возьмись на улице объявились два других мужчины и женщина – их лица были скрыты полями шляп; они запрыгнули в коляску Стиви и укатили прочь. Как только они исчезли с глаз долой, Крайцлер выскочил на тротуар, остановил попутный кэб и поманил нас. Все это ребячество, объяснил Крайцлер, когда мы вновь устремились на север, было спланировано, дабы позлить соглядатаев инспектора Бёрнса, которые, как полагал Ласло, отряжены следить за нами. Это было придумано ловко, спору нет, но я лишь преисполнился нетерпения скорее оказаться в поезде и наконец-то выспаться.
Однако от вожделенного отдыха меня отделяла единственная загадка. Сара сопровождала нас до самой платформы, где уже разводил пары вашингтонский экспресс. Крайцлер до последней минуты засыпал ее инструкциями касательно связи и прочего, рекомендациями, как обращаться со Стиви, пока нас не будет, и советами, чем занять Сайруса после того, как гиганта наконец выпишут из больницы. Но вот раздался оглушительный гудок и следом – писк кондукторских дудок, созывавших пассажиров занимать места. Я отвернулся от своих компаньонов, рассчитывая, что сейчас поимеет место сиена трогательного прощания, но Крайцлер и Сара позволили себе одно – товарищески пожали друг другу руки, после чего Ласло ринулся мимо меня в вагон. Я замер, не веря своим глазам, и вид мой был столь живописен и красноречив, что Сара не удержалась от легкого смешка.
– Бедный Джон, – сказал она, тепло меня обнимая. – Еще пытаешься расставить все по полочкам? Не переживай, однажды ты все поймешь. Только не вздумай опять терзать себя из-за теории вероотступника. Скоро тебе в голову придет новая идея.
С этими словами она легонько подтолкнула меня к поезду, который уже трогался, лязгая, урча и надсадно сипя.
Крайцлер позаботился о том, чтобы мы ехали в купе первого класса, так что я сразу же растянулся на одном сиденье, отвернувшись к оконцу и преисполнившись намерения удушить в себе все любопытство касательно поведения моих друзей сном. Ласло же извлек из недр своего багажа «Лунный камень» Уилки Коллинза, одолженный ему Люциусом Айзексоном и с головой ушел в чтение. В раздражении я натянул кепи на лицо и нарочито захрапел, не успев еще толком уснуть.
Я пребывал в беспамятстве порядка двух часов, а проснувшись, узрел сочную зелень пастбищ Нью-Джерси, стремительной лентой бежавших за окном. От всей души потянувшись, я отметил, что от утреннего дурного настроения не осталось и следа: я был голоден и доволен жизнью. На противном сиденье вместо Крайцлера обнаружилась записка, в которой он сообщал, что отправляется в вагон-ресторан занимать нам столик для ланча. Я торопливо привел себя в порядок и устремился по его следам, вовсю готовый к преломлению хлебов.
Остаток нашего пути прошел на ура. Фермерские угодья северо-востока в конце мая живописны как никогда – они служили великолепной декорацией к лучшему ланчу, который я когда-либо вкушал в поезде. Крайцлер тоже пребывал в приподнятом настроении так что, пожалуй, впервые за долгое время нам удалось обсудить что-то помимо дела. Мы побеседовали о грядущих национальных политических съездах (республиканцы назначили свой на июнь в Сент-Луисе, демократы должны были подтянуться позднее летом, в Чикаго), затем поделились мнениями насчет одной статьи в «Таймс», где утверждалось, что на Гарвард-сквер разыгрался самый настоящий бунт, когда бейсбольная команда нашей альма-матер натянула нос Принстону. Затем Крайцлер чуть не подавился десертом, добравшись до заметки, где говорилось, что Генри Эбби и Морис Грау, импресарио «Метрополитэн-Оперы», официально признали банкротство своей труппы и огласили общую сумму задолженностей – она составила порядка 400 000 долларов. Самообладание Ласло немного восстановилось, когда он обнаружил еще одну заметку: сообщалось, что группа «частных покровителей» (вне сомнений, возглавляемая нашим вчерашним радушным хозяином) возлагала на себя обязательства в скором времени снова поставить труппу на ноги. Первым шагом в этом служил дорогой бенефис – «Дон Жуан», премьера которого была намечена на 21 июля. Мы единодушно постановили, что такое событие ни за что нельзя пропустить, в каком бы состоянии ни находилось на тот момент наше следствие. Мы прибыли на симпатичный вашингтонский вокзал Юнион-Стейшн ближе к вечеру, а к обеду уже расположились в чрезвычайно комфортабельных апартаментах импозантного викторианского сооружения на углу Пенсильвания-авеню и 14-й улицы – отеля «Уиллард». Из окон четвертого этажа открывался великолепный обзор наших правительственных зданий. За несколько минут я вполне мог бы прогуляться до Белого дома и поинтересоваться у Гровера Кливленда, как же его угораздило дважды в жизни выпустить из рук столь дивную резиденцию
[26]
. Я не бывал в столице со времен одновременной неожиданной кончины моей карьеры политического репортера и помолвки с Джулией Пратт. И только стоя у окна своего номера в «Уилларде» и озирая изумительную панораму Вашингтона теплым весенним вечером, я вдруг осознал, насколько перерос свою тогдашнюю жизнь. Меланхолическое открытие – и мне оно не понравилось ничуть; чтобы избавиться от печали, я отыскал телефон и нанес звонок Хобарту Уиверу, моему старому собутыльнику, а ныне – довольно высокопоставленному функционеру Бюро по делам индейцев. Он до сих пор пребывал на рабочем месте, и мы договорились встретиться вечером в ресторане отеля.
В зале к нам присоединился Крайцлер. Хобарт остался все тем же тучным безмозглым очкариком, который превыше всего в жизни ценил дармовую еду и выпивку. Обеспечив ему и то и другое в изобилии, я вскорости удостоверился, что он не только сохранит осмотрительность, но и совершенно не станет выпытывать, что за дело привело нас с Крайцлером в Вашингтон. Он сообщил, что Бюро действительно хранит все материалы по убийствам, совершенным индейцами или оным приписываемым. Мы сказали, что нас интересуют только дела нераскрытые, но когда Хобарт уточнил, в каком районе страны, Ласло смог ответить только: «фронтир за последние пятнадцать лет». Такой широкий охват, заверил нас Уивер, потребует немало возни с папками, кроме того, нам с ним придется вести поиски втайне: босс Хобарта, министр внутренних дел Майкл Хоук Смит, разделял неприязнь президента Кливленда к репортерам, особенно – к репортерам настырным. Впрочем, загружая в свое приземистое тулово больше дичи и заливая ее вином, Хобарт все больше убеждался, что с задачей мы справимся (хотя цели наши по-прежнему оставались ему неведомы). Чтобы закрепить успех, после обеда я утащил его в один знакомый салун на юго-востоке города, где предлагались развлечения, я бы сказал, не вполне благопристойного свойства.
