Мистер Дэрроу порывался уже было задать следующий вопрос, но тут доктор продемонстрировал, что имел в виду, когда сказал, что выучился кое-чему у адвоката защиты:
— Однако я должен добавить, что в настоящее время не являюсь действующим директором Института в связи с судебным расследованием дел в нем, начатым после самоубийства недавно поступившего к нам мальчика.
Расстроенный тем, что шанс лично вытрясти эти сведения из доктора ускользнул, мистер Дэрроу спросил:
— Фактически вам было приказано не возвращаться в Институт в течение шестидесяти дней, верно?
— Да. Подобное решение — не редкость для суда с учетом имеющихся обстоятельств. Оно позволяет более свободно и эффективно расследовать, что же вынудило мальчика лишить себя жизни.
— И следствию уже удалось обнаружить какие-либо ответы на вопрос, почему мальчик лишил себя жизни?
Доктор почти незаметно опустил глаза:
— Нет. Не удалось.
— Это, должно быть, особенно разочаровывает человека, большую часть жизни старающегося помогать детям.
— Вряд ли разочаровывает. Озадачивает, это верно. И тревожит.
— Ну, я не алиенист, доктор, — изрек мистер Дэрроу, подойдя к присяжным. — Но, на мой взгляд, озадаченность и тревога вместе как раз без особого труда могут составить разочарование. Вы не согласны?
Доктор пожал плечами:
— Возможно.
— А человек, разочарованный в одной области, вероятно, захочет найти удовлетворение в другой — по крайней мере, так всегда казалось мне. — Вернувшись к своему столу, мистер Дэрроу взял с него книгу. — Скажите — вы знаете доктора Адольфа Майера?
[56]
Доктор кивнул:
— Конечно. Он мой коллега. И друг.
— Похоже, дети тоже представляют для него особый интерес, судя по его работам.
Доктор безмолвно кивнул.
— Полагаю, вы читали, что он пишет о детях с, как он выражается, «болезненным воображением»?
Доктор снова кивнул, и мистер Дэрроу осведомился:
— Может, вы расскажете присяжным, что означает этот термин?
— Болезненное воображение, — ответил доктор, поворачиваясь к присяжным, — характеристика детей, чьи фантазии не поддаются контролю, даже с помощью сознательных усилий. Такие дети часто страдают кошмарами и ночными страхами, и это состояние в крайней своей степени способно даже привести к галлюцинациям.
Подхватив вторую книгу, мистер Дэрроу вернулся к месту свидетеля.
— А что насчет этих двух европейских докторов — Брейера
[57]
и Фрейда? Вы знаете о них?
— Да.
— Они, похоже, неплохо изучили истерию и ее последствия. Признаюсь, я даже не знал, что означает это слово, пока не принялся за сей том. Всегда считал, что оно относится к перевозбужденным леди.
По галереям пронесся тихий смех, и доктор выждал, пока он не стих, а потом ответил:
— Да, слово ведет происхождение от греков, которые полагали, что сильные нервные расстройства свойственны женщинам и берут начало в матке.
Мистер Дэрроу улыбнулся и покачал головой, откладывая книги:
— Что ж — мы продвинулись дальше, не так ли? Сегодня истеричным может быть почти кто угодно. Боюсь, что я непреднамеренно чуть не довел до этого состояния его честь. — Зрители на сей раз засмеялись чуть громче, но судья лишь бросил на мистера Дэрроу ледяной взгляд. — И я приношу за это свои извинения, — сказал адвокат, поднимая руку, а потом вновь посмотрел на доктора. — Но мне интересно, что об истерии говорят эти два джентльмена, Брейер и Фрейд. Они, кажется, считают, что корни ее таятся в детстве, как и у болезненного воображения. Доктор, возможно ли, что Клара Хатч страдает болезненным воображением или же истерией?
Я заметил, что доктор изо всех сил сдерживается от издевки над вопросом:
— Нет. Я так не считаю. Как я уже говорил обвинителю штата, Клара страдала тем, что я называю «затяжной истерической диссоциацией». Она достаточно отличается от истерии, описываемой Брейером и Фрейдом.
— Вы, кажется, чертовски уверены, проведя — сколько дней с девочкой?
— В целом — десять.
— Быстрая работа, — оценил мистер Дэрроу, прикидываясь пораженным. — А что же с Полом Макферсоном — тем мальчиком, который убил себя в вашем Институте?
При упоминании несчастного ребенка доктор смог сохранить полное спокойствие:
— А что с ним, если конкретнее?
— Он страдал этими патологиями?
— Не могу сказать. Он провел у нас слишком мало времени.
— Да? И сколько же?
— Несколько недель.
— Несколько недель? Неужели вам не хватило этого времени, чтобы сформулировать точный диагноз? Ведь с Кларой у вас ушло всего десять дней.
Доктор понял, куда клонит мистер Дэрроу, глаза его сузились.
— В Институте я занимаюсь десятками детей. Клара же, напротив, располагала моим безраздельным вниманием.
— Нисколько не сомневаюсь, доктор. Не сомневаюсь. И вы сказали девочке, что ваши совместные усилия помогут ей, я прав? — Доктор кивнул. — А вы говорили, что это поможет и ее матери?
— У таких детей, как Клара, — объяснил доктор, — воспоминания об ужасном происшествии вызывают разделение психики. Она отстранилась от их реальности, отказавшись общаться с остальным миром…
— Это чрезвычайно интересно, доктор. Но не ответите ли на вопрос?
Помолчав и затем неохотно кивнув, доктор признался:
— Да. Я сказал девочке — если она сможет собраться с силами и заговорить о том, что случилось, это поможет ей — и ее матери.
— Выходит, для нее было очень важно помочь матери?
— Да. Клара любит мать.
— Даже несмотря на свое мнение о том, что мать пыталась убить ее? А братьев — убила? — Не дожидаясь ответа, мистер Дэрроу продолжал давить: — Скажите мне, доктор, когда вы работали с Кларой, кто первым упомянул о том, что на самом деле нападение на Чарлтон-роуд совершила ее мать? Вы или она?
Доктор чуть отшатнулся в чрезвычайном негодовании:
— Она, конечно же.
— Но вы уже предполагали, что виновна в этом ее мать, верно?
