Лахордер. Мысли
Хьюго де Пайен въехал во двор замка, расположенного в окрестностях Труа, чуть не раздавив охранников, которые не заметили его появления. Рыцарь рывком снял дорожный шлем, скрывавший его лицо. Он был бледен, его волосы и борода были подернуты сединой, глаза блестели.
К нему подбежал какой-то человек. Это был Флодоар, библиотекарь. Облаченный в неизменное длинное коричневое одеяние, с выстриженной на макушке тонзурой.
— Добрый день, господин, — сказал он. — Граф ждет вас.
Они вошли в замок, который Хьюг де Шампань выбрал как самое подходящее из своих владений для приема паломников высокого ранга. Под комнатами со сводчатыми потолками, занятыми вельможами и их дорожными сундуками, находился оружейный зал, где тренировался Хьюг. Туда и зашли Хьюго де Пайен и Флодоар. Зал был огром- ным. Его окна выходили на внутренний двор, поросший травой.
Хьюг де Шампань поддразнивал великолепного кречета, сидевшего на его правой руке. Птица была неподвижной, ее голова была спрятана под кожаным колпаком, увенчанным панашем. Де Пайен подошел к своему господину.
— А, вот и ты, Хьюго! — воскликнул сеньор.
Хьюгу был сорок один год. В молодости, во время Крестового похода, граф не отступая перед опасностями; он был первым христианином, вошедшим в еще занятый мусульманами Иерусалим. Сегодня это был уже сеньор могучего телосложения, со лбом, изборожденным морщинами; на его лице бурная жизнь оставила свой след.
— Я только что из Клерво, — сказал Хьюго де Пайен.
— Я знаю… Тебе там не повезло, конечно же. Бернар отказывается поддержать нас?
— Я ничего не добился.
— Неважно. Мы не бездействовали, пока тебя не было. Измаля заменил в Милиции Андре де Монбар. Этот человек, преданный и скрупулезный, как ты знаешь, имеет еще одно достоинство: по материнской линии он состоит в родстве с великим Бернаром. Не очень честный метод, но время торопит. Этнх родственных связей достаточно, чтобы все поверили, что Бернар втайне является нашим горячим сторонником. А значит, пойдут и пожертвования.
Хьюго де Пайен дал понять, что обрадовался этой новости, хотя не был согласен с тем, что в орден приняли нового рыцаря, не дождавшись его возвращения и не спросив его мнения. Для Хьюго это был неприятный нюанс, но он не хотел противоречить своему старому другу.
— Что ты скажешь о моем новом приобретении? — спросил Хьюг, показывая птицу. — Этого кречета мне доставили из Норвегии.
Пайен кивнул головой. Он не любил охоту.
— Вот подарок, который понравится королю Иерусалима, — сказал граф. — С такой птицей Бодуэну не будет равных в охоте во всем его королевстве. Как ты думаешь, он будет на вершине счастья?
Не дожидаясь ответа, Хьюг подал знак сокольничему, ожидавшему на другом конце зала. Тот подошел и забрал птицу.
— Как жаль, что я не смогу отправиться вместе со всеми. Как бы мне хотелось увидеть, что сможет сделать Бодуэн с этим монстром!
Сокольничий вышел, унося с собой птицу.
— Что поделаешь… Не всем повезла иметь такую супругу, как у тебя! — сказал граф де Пайену.
За честь стать рыцарями Милиции де Пайен и его друзья должны были отказаться от дворянских титулов, семейного наследства, а также от уз крови и сердца, удерживавших их на Западе. Де Пайен пожертвовал свои земли и уступил весь доход неимущим и Милиции. Он уговорил хвою жену уйти в монастырь, чтобы избавить его от брачных уз. Такое самопожертвование было неприемлемо для многих, и менее всего — для супруги графа де Шампань. Элизабет категорически отказалась стать монахиней и покинуть свои владения. Главным ее аргументом было то, что от Хьюга зависело продолжение графского рода, от чего он не мог отказаться так же легко, как какие-то там де Пайен, де Рюи или де Крон. Хьюг де Шампань признал, что правила, которые он установил доя рыцарей Христовой Милиции, — обет целомудрия, бедности и благородства — были как раз тем, чему он не мог следовать, гак как рисковал навлечь на себя королевский гнев.
— Я не могу позволить себе потерпеть поражение, — сказал Хьюг.
— Не беспокойтесь, господин, — отозвался де Пайен, — провала не будет: мы доставим Столп сюда сразу же, как только его можно будет перевезти. Мы тщательно подготовили его возвращение.
В течение многих месяцев по приказу Хьюга де Шампань в одном из его лесов рыли подземелье — точную копию того, которое они видели двадцать лет назад с де Пайеном и Ги.
Хьюг нахмурил брови.
— Не беспокоиться? Надо еще чтобы вы прибыли на место раньше всех!
Де Пайен и Флодоар переглянулись, не понимая.
Из кармана своего камзола сеньор достал скомканный листок. Резкие движения и тон его голоса говорили о приближающемся приступе гнева.
— Этот неверный пес, — сказал граф, — у которого, как я понял, нет ни лица, ни рук, этот пес снова заставил заговорить о себе!
Он потряс листком перед лицом Флодоара.
— Я получил это послание с последним венецианским кораблем, вернувшийся с Востока. Чтобы оно оказалось сегодня в моем распоряжении, загнали до смерти четырнадцать лошадей.
— О чем говорится в этом послании?
— Об ужасах, вот о чем говорится! Во имя Вакха! Человек без рук и лица внезапно появился у нашего союзника в Кирке и истребил там всех. Настоящая бойня!
— И народ не взбунтовался? Вы часто говорили, что подданные любили своего господина.
— И это правда. Так оно и было, но коварство Человека безмерно! Он все рассчитал, пес смердящий! Сразу же после совершения этих преступлений он ваял в жены дочь царя, и теперь его наследники станут отпрысками династии, почитаемой народом. После этого он выставил перед толпой огромный сундук. Вначале думали, что сундук наполнен золотом, которое он будет раздавать направо и налево, чтобы купить непокорных. Но никто не мог предположить, что Человек без рук и лица приказал доставить гроб с останками его отца! Он распорядился перезахоронить его в Кирке, демонстрируя тем самым свою привязанность к этой земле. И этими ловкими приемами он завоевал сердца всех. Невероятно!
— Искусная игра.
— И что совсем плохо — теперь Человек имеет в своем распоряжении двадцатимиллионную армию и проклятый металл! Хуже того! Послушайте, что мне пишут: речи Человека уже не те, что прежде. Он настраивает толпу против христиан. Он подстрекает мусульман, играя на их чувстве гордости — а они ведь гордятся своей историей и культурой. Он обвиняет франков в присвоении древних сокровищ и достижений науки. Он призывает чтить память Вазиль Атира и Хинкмара ибн Жобаира! Вы слышите? Он призывает защитить открытия этих ученых, не дать им попасть в наши руки!
Хьюг де Шампань смял листок.
— Двадцать лет! Двадцать лет мы трудимся не покладая рук. И все для того, чтобы какой-то даже и не человек, а его подобие, встал на нашем пути! Да знает ли он, о чем говорит?
