Лицо монаха озарила улыбка, но она тут же исчезла.
— Как зовут эту малышку?
— Лис.
— Лис. Великолепно. Это одна из тех девушек» которые раскаялись в том, что совершили в прошлом?
— Совершенно верно.
— Тем ие менее она согласна на… Вы понимаете?
Козимо поздравил себя с удачей. Оберон был уверен в непорядочности девушки.
— Я намекнул ей, что открытия, отбросив всякие предрассудки, перед таким набожным человеком, как вы, — значит сделать шаг навстречу своему спасению.
— И ей понятно, что это значит?
— Я думаю, что, поскольку вы ей заплатите благословением, а не деньгами, она будет считать, что ей простятся те маленькие радости, которыми вы ее одарите.
— О святое дитя!
Козимо, не поддаваясь священному трепету, согласно кивнул.
— Как все произойдет? — спросил де Сентив.
— Вас будут ждать за церковью под номером 42.
— Правда?
— Вас предупредят. Не волнуйтесь, эта девушка хитрее нас с вами.
— Эти чудовища все могут устроить. Ладно, значит, пусть будет так Но все должно оставаться в тайне. Не играйте со мной, я многое могу и я знаю, кто вы такой.
— Разве я выиграю, если погублю вас?
Козимо откланялся, собираясь уходить. Оберон остановил его.
— Подождите. Для ясности. Что вы требуете взамен?
— Не знаю, отец мой. Если вы хотите сделать мне одолжение, для начала прикажите вашим людям вернуть манускрипт моему соседу по каюте. Это молодой безобидный писака, его сочинения не представляют для вас никакого интереса.
— Посмотрим.
— Что же касается моего вознаграждения, я оставляю это на ваше усмотрение. Когда дело будет сделано, вы мне скажете сами, чем вы можете помочь такому скромному паломнику, как я.
— Хорошо. Я подумаю. Я подумаю… Но больше не пытайтесь увидеться со мной. В следующий раз я сам вас разыщу. Мне нужно время. Нас не должны часто видеть вместе.
— Как вам будет угодно.
Де Сентив позвал монаха, который привел Козимо.
— Проводи моего приятеля Чосера, — сказал он повелительным тоном, но с улыбкой.
И Козимо покинул сектор Робера де Крона.
Первый «Контакт» оказался удачным.
Когда он вернулся в каюту, Полибюс по-прежнему горевал из-за украденного манускрипта. Козимо же занялся составлением инструкций для Лис.
* * *
Через два дня Полибюс нашел свою рукопись, которая непонятно как очутилась у него на кровати.
— Чудеса! — воскликнул он. — Слава Богу! Можно продолжать…
А Козимо приготовился ждать вестей от де Сектива.
ГЛАВА II
АНКС И МИР ТАБАРИ
Ты, чьи чувства озарены свыше, ты веришь,
Что сотворение мира, мощенное и постепенное.
Восходит к свету, и в стремлении к нему
Превращает материю в свет,
И особенно будоражит инстинкты при убывающей луне;
Ты веришь, что эта необъятная жизнь, которая наполняет
Дыханием листья и оживляет ум,
Которая идет от скалы к дереву и от дерева к зверю,
И от камня незаметно поднимается к тебе.
Заканчивается у бездны, обрыва?
Нет, она продолжается, непобедимая, полная восхищения,
Входит в мир невидимый и невесомый,
Там исчезает для тебя презренная плоть, наполняет небеса
Восхитительного мира, зеркального потустороннего мира,
Существами, близкими человеку, или другими,
которые удалены от него,
Чистыми духами, ясновидящими, которые
пророчествуют в своем величии.
Ангелами, состоящими из света, и людьми,
повинующимися инстинктам…
Виктор Гюго. Что сказали уста тени
Анкс ехала в одной из крытых повозок, предназначавшихся для детей и женщин ирландской общины. Рядом медленно шли паломники, читая молитвы. Все направлялись к приходу Тоннер, где должны были остановиться на три дня.
С самого начала в караванах царил порядок: солдаты рыцарей строго следили за дисциплиной, запрещая останавливаться и стихийно собираться в группы. Охранники из Милиции вели себя так, как если бы они находились на вражеской территории. Все мужчины двигались в начале и в конце каравана, даже если приходилось на время дневного марша разлучать их с семьями. Запрещались любые сходки. Контроль был установлен как внутри каравана, так и извне, особенно на тех этапах, когда паломники могли поддаться соблазну проучить местных жителей, если те отказывали им в подаянии.
В тот день Анкс, затиснутая двумя женщинами с детьми и стариком, которые дремали в раскачивающейся повозке, незаметно открыла «Анналы» Табари — книгу, которую она украла в Труа. В этом маленьком томике были переведенные с арабского отрывки из «Летописи Пророка и Царей», в которых описывалась история человечества, начиная с сотворения мира и заканчивая смертью пророка Магомета. Прочитав несколько страниц, девочка была поражена: вся Библия была словно написана заново! Два Завета были соединены и продолжены; персонажи, совершаемые чудеса, были описаны более подробно и от этого казались реальными, живыми. Появились неожиданные персонажи, например, Александр Великий, о котором писали с таким же благоговением, как и о царе Давидам матери Иисуса. Моисея почитали наравне с Христом. К своему превеликому удивлению, девочка обнаружила, что переплетаются основные положения ислама, иудаизма и христианства.
Одного отрывка из Табари было достаточно, чтобы рассеять вековые заблуждения: «Первым, что создал Аллах, было перо, — писал он, — и все, что он хотел создать, он диктовал этому инструменту. Затем, когда перо начало писать, Аллах создал небо, землю, силнце, луну, звезды, и земной шар начал вращаться». Насколько этот символ письменности был понятнее, чем скупое «В начале было Слово» у Святого Иоанна! Анкс была покорена.
Она перестала читать. В повозке было мало места, и Анкс постоянно ловила любопытные взгляды паломников. Девочка, склонившаяся над книгой, вызывала интерес у тех, кто не спал: в то время крестьянки, как правило, не умели читать.
Чтобы не вызывать нездорового любопытства, она выбралась из повозки и пошла рядом.
В семье Анкс называли «Сократиной». Невзирая на предвзятое отношение к женскому полу, Летольд Коламбан решил дать девочке образование, подобающее мальчику. Она знала несколько иностранных языков и прочла все книги, которые можно было достать на их полуострове. Но ее обучение проводилось в тайне. Девочке было небезопасно обсуждать вопросы истории или теологии при посторонних, особенно при паломниках, священниках и монахах. Летольд всегда ставил на место свою дочь, как только она забывалась и говорила лишнее. Уже того, что она изъяснялась на изящной латыни и имела благородные манеры, было достаточно, чтобы вызвать осуждение и настороженность окружающих. И сегодня, читая Табари, она себя фактически скомпрометировала.
