Животко невозмутимо вытащил кинжал из груди убитого и выпрямился.
— Хорошо бьешь, — сказал он одобрительно.
— А ты хорошо кидаешь камни, — ответил мальчик.
Они помолчали немного, разглядывая друг друга.
Потом Животко деловито сказал:
— Уходить нам надо отсюдова. Как бы не хватились тебя.
— Меня нескоро еще хватятся, — сказал чужой мальчик. — А ты обоих убил?
— Не знаю, — Животко пожал плечами. — Когда еще они очнутся… Камни больно бьют.
— Ладно, — решил мальчик, — идем.
Он протянул руку, желая забрать кинжал. Животко отпрянул.
— Нет, это мое, — сказал он.
— Дай, — настойчиво потребовал мальчик.
— Нет, — повторил Животко.
— Меня убьют, — сказал мальчик. — Дай мне кинжал. Я умею драться.
— То-то ты попался, — язвительно проговорил Животко.
— Тогда я не был готов. Они ночью напали.
— Всегда нужно быть готовым, — назидательно сказал Животко. — У меня отца убили, знаешь?
— И у меня, — сказал мальчик. — Тебя как зовут?
— Животко.
— Это не имя, а прозвище.
— А имени нет пока. Нужно в церкви Божьей окреститься, тогда и имя будет. А пока я вот странничаю и думаю, думаю…
— А я — Севастьян Глебов, — объявил мальчик.
Животко отскочил от него, будто ожегшись. Мальчик прищурился:
— Ты что?
— Не твой ли отец моего убил?
— А кто был твой отец? — спросил Севастьян.
— Скоморох, — признался Животко.
— Мой отец в жизни не убивал людей за просто так, — убежденно проговорил Севастьян. — Может, и вовсе не убивал, я ведь не знаю… Его по оговору взяли и убили в Новгороде. И матушку…
Животко подумал, пожевал губами, как это делал Неделька в минуты глубокого раздумья. Потом изрек:
— Ты, Севастьян, мне по душе пришелся, а что твой отец сотворил — того я знать не знаю.
— Он не убивал скомороха, — убежденно повторил Севастьян. — Поверь мне, Животко. Мы ведь с тобой теперь кровные братья.
— Куда тебя везли, Севастьян? — после некоторого молчания спросил Животко.
Они шли по лесу, не зная ни конца своего пути, ни края этого леса. И никто сейчас их не видел, кроме плутовки-лисички, что пряталась в глубине чащи, да Божьего ангела, который сейчас плакал в вышине, не смея опуститься ниже, к двум потерявшимся отрокам, которые вот-вот, казалось, загубят и жизни свои молодые, и бессмертные души…
Шли весь день бок о бок, молча, даже не переглядывались, а на ночлег остановились на хорошей поляне, куда время от времени порывами ветра доносило запах дыма и съестного, а то прилетал собачий лай, призрачный и тихий, тотчас растворяющийся в ночной тишине.
Севастьян не признавался в том, что голоден, но едва Животко извлек свои заветные корки из платка, как схватил их все, не спросясь, затолкал в рот и затих. Животко только вздохнул, умудренно, как старик. Тогда Севастьян осторожно двинул челюстью.
— Не давись, — сказал Животко беззлобно, — жуй потихонечку. Завтра в деревню загляну, выпрошу что-нибудь.
И растянулся под деревом, тотчас провалившись в беспорочный сон.
Севастьян ел, гладил рукоять кинжала, глядел на спящего скомороха, чесал болячку под коленом, — словом, был занят. Потом усилием воли отогнал от себя тупое оцепенение, в которое его погрузило нежданное несчастье, начал вспоминать молитвы на сон грядущий — но из памяти все время выскальзывали какие-то очень важные слова. Потом он махнул на все рукой, пробормотал: «Матерь Божья, Пресвятая Мария…» — и заснул.
Утро застало мальчиков спящими в обнимку, точно двух щенков, оставшихся без матери. Первым проснулся Животко и тотчас, повинуясь инстинкту, пробудился и Севастьян. Без улыбки смотрели они друг на друга.
— Точно твой отец моего не убивал? — спросил Животко. Этот вопрос мучил его даже во сне. Но ведь неспроста довелось ему спасти Севастьяна Глебова — молил он, Животко, Господа послать ему знак, и вот он, знак!
— Точно, — сказал Севастьян, не удивляясь такому вопросу.
— Давай пойдем уже, — предложил Животко. — Нужно добыть чего-нибудь, не то ноги протянем.
— Как ты думаешь, убили мы их? — опять спросил Севастьян.
— Они наш след потеряли, — уверенно молвил Животко. — Россия — очень большая страна. Здесь человеку затеряться ничего не стоит. Это тебе не Ревель какой-нибудь занюханный, где что ни шагнешь — все на знакомца наткнешься. Тут просторы, брат мой. Каждое дерево в лесу — как целые хоромы, а всякая роща — точно город или собор…
— Красиво говоришь, — фыркнул Севастьян.
— Расскажи лучше, что случилось с тобой, — попросил Животко. — Пока идем, веселее будет.
— «Веселее»! — со стоном протянул Севастьян. — Ты бы хоть думал, о чем просишь! Ночью ворвались в наш дом тати, схватили батюшку с матушкой, сестрицу взяли и меня с постели — мы и ахнуть не успели, как связали нам руки и побросали в телегу. Батюшка хотел сопротивляться, так его дубиной приголубили. Лучше бы он тогда помер… Мы думали, это разбойники на наш дом напали.
— Твоего отца обвинили в убийстве? — спросил Животко, слабо веря в такое.
— Нет, в том, что он фальшивые деньги делал… Отродясь ничего подобного у нас в дому заведено не было! — горячась, сказал Севастьян.
— Откуда ты знаешь? — резонно осведомился Животко. — Детям не все рассказывают о том, что в доме происходит.
— Я не хочу в тюрьме сидеть, — твердо сказал Севастьян. — Чужой воли ждать. Не то вызволит меня московский дядя, не то сгноит в монастырских подвалах… Нет уж. Лучше я бродяжить буду.
— Ты меня, Севастьян, в Божьей церкви окрести, — попросил неожиданно Животко. — Будешь моим крестным родителем, а я твоим защитником буду. У меня благодетели есть — сильные.
Деревня была уже близко, и псы лаяли во всю мочь, чуя приближение чужаков. На околице оба мальчика скроили печальные лица и принялись жалобно петь на все лады, заклиная подать милостыню бедным странничкам:
Приходил Егорий к своей матушке,
Приходил к Софии Премудрый.
Подайте нам хлеба, люди добрые!
— Ох ты, матушка, София Премудрая,
Ты дай мне от своей руки благословеньице!
Подайте нам ухлебов, люди добрые!
Я возьму меч булатный, сбрую латную,
Я поеду во Хлиемий град,
Подайте нам решетного, люди добрые!
Ко тому царю ко Демьяницу,
Ко Демьяницу, басурманицу!
Поднесите нам из века, люди добрые!
