И некоторые ливонцы поддавались этой соблазнительной идеологии. А что? Разве устав не позволяет заниматься торговыми операциями? Но если в прежние времена денежные дела оставались на втором плане, всегда затененные делами распространения света Христовой веры и военными победами, то теперь деньги вышли вперед и заняли совершенно неподобающее им место.
И сейчас плененный русскими последний ландмаршал ордена, не скрываясь, страдал и говорил, говорил — как будто исповедовался за весь свой орден. Впрочем, так оно и было — потому что нет лучшего собеседника, чем достойный уважения враг.
— Мы приняли веру, изобретенную человеческим умом в угоду страстям! Мы забыли чистоту нравов и необузданно устремились на широкий путь разврата! Вот когда Господь предал наш орден в ваши руки. Наши города и замки, наши твердыни и палаты, наши дворы и сады, созданные нашими предками, — все это досталось вам. Но что я говорю о вас, о русских! Вы по крайней мере брали добычу честным мечом, в бою. А поляки — те даже меча не обнажали, а забирали наше, лукаво обещая нам дружбу и защиту от вас. Вот их дружба… Я стою перед вами в узах, и милое отечество мое погибает! Нет, не думайте, что вы доблестью победили нас! Нет, это Сам Бог казнит нас, грешников!
И он разрыдался, как ребенок, больше не в силах сдерживать слезы.
— Я благодарю Всевышнего, — с трудом выговорил Филипп, — хоть я и в оковах! Сладко умереть за Отечество!
Адашев не выдержал и вышел из комнаты. Даже Мстиславский и Шуйский были растроганы, а Курбский кусал губы и думал, думал о своем… Слишком многое поведал пленник, сам, возможно, того не зная. Поляки, несмотря на свое обещание защищать ливонский орден от русского вторжения, намеревались сами захватить эти земли. Что ж, возможно, у ордена не оставалось ни одного шанса. Но прежде чем столкнуться с поляками лицом к лицу, предстояло взять Феллин.
Там находится сейчас магистр. Там — ключ к Ливонии и развязка этой войны.
— Дозвольте мне удалиться, — попросил пленник.
Курбский сам проводил его в камеру.
— Удобно ли вам здесь? — спросил он Филиппа.
Тот сел на свою узкую кровать, опустил голову.
— Я был слишком многословен, — пробормотал он. — Простите.
— Мы слушали вас с очень большим интересом, — заверил его Андрей. — Я давно не встречал столь достойного и отважного человека.
— Не нужно мне льстить, — сказал Филипп. — Я все равно не открою вам больше того, что уже рассказал.
— Никто не намерен подвергать вас унижению допроса, — возразил Андрей. Он даже покраснел слегка. — Мы возьмем Феллин и без ваших сообщений. Все, что для этого требуется, нам известно. Я хочу сказать вам одну вещь… Мы послали государю Иоанну Васильевичу новое послание. Мы просим царя сохранить вам жизнь.
Филипп вздрогнул всем телом. Краска медленно схлынула с его лица, когда он поднял взгляд на Андрея Курбского. Странный свет загорелся в глубине его глаз. Как всякий нормальный человек, Филипп Бель не хотел умирать, и надежда на жизнь вселила в его сердце неожиданную радость.
— Я — ваш друг, — сказал в заключение Курбский и сильно пожал ему руку, после чего быстро вышел.
* * *
Филипп Бель был отправлен вместе с прочими ливонскими пленниками в Москву и там предстал перед царем Иваном.
Грозный государь прочитал письмо Курбского, где тот заступался за ландграфа ливонского ордена и просил сохранить ему жизнь. «Это человек прямой, добродетельный и честный, — писал Андрей. — Если ты, государь, проявишь к нему милосердие, он поможет нам склонить магистра к покорности и тем самым остановит лишнее кровопролитие в Ливонии».
Двое юношей, Севастьян Глебов и с ним Иона, добрались из Новгорода до царского двора и как раз находились в Москве, когда ливонцев, в цепях, привезли в белокаменную, Это зрелище поразило их. Они стояли на краю площади, пропуская мимо себя телеги, в которых сидели и стояли немцы. Как это обычно случается, попав в плен, они утратили и величавость осанки, и ясность взора. Мутные глаза блуждали по сторонам, без всякой надежды отыскать знакомое или родное лицо. Губы безвольно отвисли, одежда выглядела грязной и неряшливой. И только один человек держался прямо и смотрел твердо — последний ландмаршал.
Его представили царю Ивану. Грозный тискал в пальцах послание Курбского. Подозрения копошились в душе Ивана Васильевича, как черви в гнилом хлебе. Наверняка все это — по наущению Адашева! Подбирает себе сторонников, чтобы ловчее свить гнездо в самом центре Москвы и потом нанести удар! О, Иоанн ничего не забыл. Ни того, как не хотел Адашев присягать малолетнему царевичу во время болезни царя, ни того, как выступал Адашев против славной войны в Ливонии… Под личиной друга скрывается враг и завистник, думал царь, и нашлись «доброжелатели», которые усиленно поддерживали в нем это мнение. Особенно теперь, когда Сильвестр сложил с себя обязанности протопопа и смиренно удалился в монастырь.
Ландмаршал Бель держался прямо и говорил спокойно. «Наверняка это Курбский его уверил, что бояться, мол, нечего, — со злостью думал Иоанн, глядя в открытое лицо Беля. — Мол, он, Курбский с Адашевым вертят царем, как хотят. Попросят его сохранить жизнь немцу — и живи себе, немец, не тужи, ни о чем не заботься! Нет, Филипп Бель, увидишь ты, каков русский царь!»
И Грозный гневно заговорил с Филиппом.
— Как ты посмел нарушить перемирие и напасть на русские войска?
— Твои войска шли на Дерпт, — возразил Бель. — Разве не ты первым нарушил перемирие?
Этого оказалось достаточно. Иван Васильевич закричал, затопал ногами и принялся изрыгать страшнейшие проклятия. Филипп возвысил голос — а голос его, закаленный ветрами, привыкший перекрикивать шум сражения, — звучал, как труба и заполнил весь Огромный тронный зал:
— Ливония стоит за честь рыцарскую! — орал Филипп Бель да так оглушительно, что фрески потрескались на стенах. — Мы сражаемся за нашу свободу! Мы гнушаемся рабством! А русские ведут войну как лютые варвары и кровопийцы!..
— Довольно! — взвизгнул Иван.
И тотчас на Беля наложили руки и потащили его прочь, на лобное место, где уже ждал палач.
Филипп не сопротивлялся. Он только бросил на царя взгляд, полный презрения и горечи, — и ушел вместе со своими убийцами.
Иван Грозный остался один. Твердость пленника поразила его. Неожиданно бес, терзавший подозрительностью государево сердце, отступил, и Иоанн закричал:
— Остановите! Не надо! Пусть живет! Верните его!
С громким топотом побежали трое стрельцов к лобному месту, чтобы остановить палача. Но поздно — казнь уже совершилась. Подданные Иоанна Грозного не медлили с исполнением приказов.
Глава четвертая. Поручение
— Разыскать в Англии астролога и книжника Джона Ди и выкрасть у него книгу? — удивленно переспросил Флор. — Но почему ты выбрал именно нас для такого странного поручения?
