Перед глазами снова замельтешило, и свет стал удаляться. Рядом
звучали новые голоса, кто-то нечленораздельно выражал свой восторг, кто-то
жалобно выл, потом раздалось пение — низкое, на грани слышимости и недоброе.
Казалось, действительно поют мертвецы. Артем вспомнил о байках, которые ходили
вокруг Парка Победы. Потом его снова положили на землю, рядом упал Антон.
Полежав немного, Артем забылся сном.
…Что-то словно толкнуло его, подсказало, что надо скорее
вставать. Потянувшись, он зажег фонарик, прикрывая его рукой, чтобы не так
резало чувствительные спросонья глаза, осмотрел всю палатку (где автомат?!) и
вышел на станцию. Он так соскучился по дому, но теперь, когда снова оказался на
ВДНХ, совсем не был рад этому. Здесь, кажется, случилось что-то ужасное:
закопченный потолок, покрытые пулевыми отверстиями и опустевшие палатки,
тяжелая гарь в воздухе. Издалека, наверное, из перехода в другом конце
платформы, слышались чьи-то дикие вопли, будто там кого-то резали.
Две аварийные лампы скудно освещали станцию, их слабые лучи
с трудом пробивались сквозь ленивые клочья дыма. На всей платформе никого не
было, только рядом с одной из соседских палаток играла на полу маленькая
девочка. Артем хотел было узнать у нее, что здесь случилось, и куда пропали
остальные, но завидев его, девочка начала громко плакать, и он отказался от
своих намерений,
Туннели. Туннели, ведущие к Ботаническому Саду. Если
обитатели его станции и ушли куда-то, то это могли быть только перегоны, идущие
к этому проклятому месту. Если бы остальные бежали, его и малышку не оставили
бы здесь одних.
Спрыгнув на пути, Артем двинулся к черному кругу входа.
Оружия нет, без оружия опасно, подумал он. Но терять нечего, а кроме того, он
должен разведать обстановку. Вдруг черные сумели прорвать оборону? Тогда вся
надежда только на него. Он должен узнать правду и доложить ее южным союзникам.
Темнота обрушилась на него сразу за входом — стоило
переступить черту, за которой заканчивалась станция и начинался туннель. Вместе
с тьмой пришел и страх. Впереди не было видно ровным счетом ничего, зато оттуда
доносились отвратительные чавкающие звуки. Артем еще раз пожалел, что у него
нет автомата, но отступать было поздно. Как будто в его спине проворачивался
огромный заводной ключ, который подталкивал его к тому, чтобы сделать еще шаг,
а за ним еще и еще, Артем продолжил двигаться дальше.
Издалека, а потом все ближе и ближе, зазвучали шаги. Они
приближались, когда Артем шел вперед, и замирали, когда он останавливался.
Когда-то с ним уже происходило подобное, но вот когда именно, и как это было,
он не мог вспомнить. Это было очень страшно — идти навстречу невидимому и
неведомому… противнику? Предательски дрожащие колени мешали ему сделать это
быстро, а время было на стороне ужаса. По вискам струился холодный пот. С
каждой секундой ему становилось все больше не по себе. И когда шаги раздались
уже метрах в трех от него, Артем не выдержал, и, спотыкаясь, падая и поднимаясь
опять, бросился обратно на станцию. На третьем падении ослабшие вконец ноги
отказались держать его, и он понял, что конец неминуем.
— …Все на этом свете есть порождение Великого червя.
Когда-то весь мир состоял из камня, и не было в нем ничего, кроме камня. Не
было воздуха, и не было воды, не было света, и не было огня. Не было человека,
и не было животного. Был только мертвый камень. И тогда в нем поселился Великий
червь. — А откуда Великий червь? Откуда приходит? Кто его родит? — Великий
червь был всегда. Не перебивай. Он поселился в самом центре мира. И сказал:
этот мир будет моим. Он сделан из твердого камня, но я прогрызу через него свои
ходы. Он холоден, но я согрею его теплом своего тела. Он темен, но я освещу его
светом моих глаз. Он мертв, но я населю его своими созданиями. — Кто —
создания? Что? — Создания — это твари, которых Великий червь выпустил из чрева
своего. И ты, и я; все мы — создания его. Так вот. И тогда сказал Великий
червь: все будет так, как я сказал, потому что этот мир отныне мой. И стал он
грызть ходы через твердый камень, и размягчился камень в его утробе, слюна и
сок смочили его, и камень стал живым, и стал родить грибы. И грыз Великий червь
камень, и пропускал его сквозь себя, и делал так тысячи лет, пока его ходы не
прошли сквозь всю землю. — Тысяча — что? Один, два, три? Сколько? Тысяча? — У
тебя десять пальцев на руках. И у Шарапа десять пальцев… Нет, у Шарапа
двенадцать… Не годится. Скажем, у Грома десять пальцев. Если взять тебя, Грома,
и еще людей, чтобы всех вместе было столько, сколько у тебя пальцев, то у всех
у них будет десять раз по десять. Это сто. А тысяча — это когда десять раз по
сто. — Много пальцев. Не могу считать. — Неважно. Так вот. Когда в земле
появились ходы Великого червя, первая работа его была окончена. И тогда сказал
он: вот, прогрыз я сквозь твердый камень тысячи тысяч ходов, и рассыпался
камень к крошку. И прошла крошка сквозь мою утробу, и пропиталась соком моей
жизни, и сама стала живой. И раньше занимал камень все место в мире, а теперь
появилось место пустое. Теперь есть место для моих детей, которых рожу. И вышли
из его чрева первые создания его, имени которых сейчас не помнят. И были они большие
и сильные, напоминая самого Великого червя. И полюбил их Великий червь. Но
нечего им было пить, ибо в мире не было воды, и издохли они от жажды. И тогда
Великий червь опечалился. До тех пор неведома ему была печаль, ибо некого было
любить ему, и одиночество было неизвестно. Но создав новую жизнь, полюбил он
ее, и трудно было расстаться с ней. И тогда Великий червь стал плакать, и слезы
его заполнили мир. Так появилась вода. И сказал он: вот, теперь есть и место,
чтобы жить в нем, и вода, чтобы пить ее. И земля, напитанная соком моей утробы,
живая, и родит грибы. Создам теперь тварей, порожу детей своих. Они будут жить
в ходах, которые я прогрыз, и пить слезы мои, и есть грибы, взросшие на соке
моей утробы. И побоялся он родить снова огромных созданий, себе подобных, ведь
им могло не хватить места, и воды, и грибов. Сначала создал он блох, потом
крыс, потом кошек, потом куриц, потом собак, потом свиней, потом человека. Но
не случилось по замыслу его: стали блохи пить кровь, а кошки есть крыс, а крысы
грызть куриц, и собаки душить кошек, и человек убивать их всех и есть. И когда
впервые человек убил и съел другого человека, понял Великий червь, что дети его
оказались недостойны его, и заплакал. И каждый раз, когда человек ест человека,
Великий червь плачет, и его слезы текут по ходам, и затапливают их. — Человек
хороший. Мясо вкусное. Сладкое. Но есть можно только врагов. Я знаю.
Артем сжал и разжал пальцы на руках. Кисти были стянуты
куском проволоки за спиной, и сильно затекли, но по крайней мере они снова
слушались его. Даже то, что все тело болело, было сейчас хорошим знаком.
Паралич от ядовитой иглы оказался временным.
