Дальше первого куплета и припева никто, кроме Мельника, слов
не знал, и следующее четверостишие он пел в одиночку, грозно сверкая глазами и
не давая никому отвлечься:
Как два-а различных по-олюса,
Во все-ом враждебны мы!
За све-е-ет и мир мы боремся,
Они — за царство тьмы-ы…
Припев на этот раз пели почти все, даже маленький Олег
пытался вспомнить слова. Нестройный хор грубых, прокуренных мужских голосов
зазвучал, отдаваясь эхом, в бескрайнем мрачном зале. Звук их пения взлетал к
высоким украшенным мозаикой сводам, отражался от них, падал вниз и тонул в
кишащей там живой массе. И хотя в любой другой обстановке эта ситуация — семеро
здоровых мужиков, забравшихся на крышу состава и распевающих там бессмысленные
песни, держась за руки — показалась бы Артему абсурдной и смешной, сейчас она
больше напоминала леденящую сцену из ночного кошмара. Ему нестерпимо захотелось
проснуться.
Пусть я-а-арость благоро-о-о-одная
Вскипа-а-а-ает, как волна-а-а-а….
Иде-о-от война народная,
Свяще-е-е-нная война-а-а!
Сам Артем, хотя и не пел, прилежно открывал рот и
раскачивался в такт музыке. Не расслышав слова в первом куплете, он решил даже
было сначала, что речь в ней идет то ли о выживании людей в метро, то ли — как
знать? — и противостоянии с черными, под натиском которых скоро должна была
пасть его родная станция. Потом еще в одном куплете проскользнуло про фашистов,
и Артем понял, что речь идет о борьбе бойцов Красной бригады с обитателями
Пушкинской…
Когда он оторвался от своих размышлений, то понял, что хор затих.
Может, следующих куплетов не знал уже и сам Мельник, а может, ему просто
перестали подпевать. — Ребята! А давайте хотя бы «Комбата», а? — еще пытался
уговорить своих бойцов сталкер. — Комбат-батяня, батяня-комбат, ты сердце не
прятал за спины ребят… — начал он было, но потом и сам примолк.
Отряд охватило нехорошее оцепенение. Бойцы начали разжимать
руки, и круг распался. Молчали все, даже бредивший и бормотавший до этого все
время Антон. Чувствуя, как в возникающую в голове пустоту заливается теплая и
мутная жижа безразличия и усталости, Артем старался вытолкнуть ее, думая о
своей миссии, потом рассказывая про себя детские стишки, сколько помнил, потом
просто повторяя «Я думаю, думаю, думаю, ко мне не пролезешь…»
Боец, которого сталкер назвал Оганесяном, вдруг встал со
своего места и распрямился во весь рост. Артем равнодушно поднял на него глаза.
— Ну, мне пора. Бывайте, — попрощался он.
Остальные тупо посмотрели на товарища, ничего не отвечая,
только сталкер кивнул ему. Оганесян подошел к краю и без колебаний шагнул
вперед. Он совсем не кричал, но внизу послышался неприятный звук, смесь
всплеска с голодным урчанием. — Зовет… Зове-ет… — нараспев сказал Ульман, и
тоже начал подниматься.
В Артемовой голове заклинание «Я думаю, ко мне не пролезешь!»
застряло на слове «я», и теперь он просто повторял, сам не замечая, что делает
это во весь голос «Я, я, я, я, я». Потом ему сильно, непреодолимо захотелось
посмотреть вниз, чтобы понять, так ли уродлива колыхавшаяся там масса, как ему
показалось вначале. А вдруг он ошибся? Вспомнилось снова и о звездах на
кремлевских башнях, далеких и манящих…
И тут маленький Олег легко вскочил на ноги, и, коротко
разбежавшись, с веселым смехом бросился вниз. Живая трясина снизу негромко
чавкнула, принимая тело мальчика. Артем понял, что завидует ему, и тоже
засобирался. Но через пару секунд после того, как масса сомкнулась над головой
Олега — может, в тот самый момент, когда она отбирала у него жизнь — его отец
закричал и очнулся. Тяжело дыша и загнанно оглядываясь по сторонам, Антон
поднялся и принялся трясти остальных, требуя от них ответа: — Где он?! Что с
ним? Где мой сын?! Где Олег? Олег! Олежек!
Мало-помалу лица бойцов стали обретать осмысленное
выражение. Начал приходить в себя и Артем. Он уже не был уверен, что
действительно видел, как Олег спрыгнул в кишащую массу. Поэтому отвечать ничего
не стал, а только попробовал успокоить Антона, который, кажется, неведомым
способом почувствовал, что случилось непоправимое, и все больше расходился.
Зато от его истерики оцепенение окончательно спало и с Артема, и с Мельника, и
с остальных членов отряда. Им передалось его возбуждение, его злобное отчаяние,
и незримая рука, властно удерживавшая их сознание, отдернулась, словно
обжегшись о кипевшую в них ненависть. К Артему, да, кажется, и ко всем
остальным наконец вернулась та способность здраво мыслить, которая — теперь он
это понимал — пропала уже на подходах к станции.
Сталкер сделал несколько пробных выстрелов в клокочущую
массу, но результата это не дало. Тогда он заставил бойца, вооруженного
огнеметом, снять ранец с горючим с плеч и кинуть его по сигналу как можно
дальше от состава. Приказав двум другим освещать место падения, он изготовился
к стрельбе и дал отмашку. Раскрутившись на месте, боец швырнул ранец и сам чуть
было не полетел вслед за ним, еле удержавшись на краю крыши. Ранец тяжело
поднялся в воздух и пошел вниз метрах в пятнадцати от состава. — Ложись! —
Мельник подождал, пока тот коснулся маслянистой шевелящейся поверхности, и
спустил курок.
Последние секунды его полета Артем наблюдал, растянувшись на
крыше. Как только раздался хлопок выстрела, он спрятал лицо и что было сил
прижался к холодной броне. Взрыв был большой силы: Артема чуть не сорвало с
крыши, и даже состав качнулся. Сквозь зажмуренные веки пробилось буйное
грязно-оранжевое зарево расплескавшегося по платформе пылающего горючего.
С минуту ничего не происходило. Кишение и чавкание трясины
не ослабевали, и Артем приготовился уже к тому, что совсем скоро она оправится
от досадной неприятности и снова начнет обволакивать его разум своей душной
пленкой. Но вместо этого шум стал постепенно отдаляться. — Уходит! Оно уходит!
— прямо над ухом радостно заорал у него Ульман.
Артем поднял голову. В свете фонарей было отчетливо видно,
как масса, занимавшая недавно чуть ли не весь огромный зал, съеживается и
отступает, возвращаясь к эскалаторам. — Скорее! — Мельник вскочил на ноги. —
Как только оно сползет вниз, все за мной — вон в тот туннель!
Артем удивился, откуда у него взялась вдруг такая
уверенность, но спрашивать не стал, списав прежнюю нерешительность Мельника на
дурман. Сейчас сталкер полностью преобразился: это опять был трезвый,
стремительный и не терпящий возражений командир отряда.
