— Ну а ты что думаешь, пацан? Говори, не стесняйся… Тоже
хочешь, как растение? Как динозавр его? Сидеть на вещах, и ждать, пока за тобой
придут? Знаешь притчу про лягушку в молоке? Как попали две лягушки в крынки с
молоком. Одна — рационально мыслящая — вовремя поняла, что сопротивление
бесполезно и что судьбу не обмануть. А там вдруг еще загробная жизнь есть — так
к чему излишне напрягаться и напрасно тешить себя пустыми надеждами? Сложила
свои лапки и пошла ко дну. А вторая — дура, наверное, была, или атеистка. И
давай барахтаться. Казалось бы — чего ей барахтаться, если все предопределено?
Барахталась она, барахталась… Пока молоко в масло не превратилось. И вылезла.
Почтим память ее товарки, безвременно погибшей во имя прогресса философии и
рационального мышления.
— Кто вы? — отважился, наконец, спросить Артем.
— Кто я? Ты знаешь уже, кто я такой. Я — Охотник.
— Но что это значит — охотник? Чем вы занимаетесь?
Охотитесь?
— Как тебе объяснить… Ты знаешь, как устроен человеческий
организм? Он состоит из миллионов крошечных клеток — одни передают
электрические сигналы, другие хранят информацию, третьи всасывают питательные
вещества, четвертые переносят кислород… Но все бы они, даже самые важные из
них, погибли бы меньше, чем за день, погиб бы весь организм, если бы не было
еще одних клеток. Ответственных за иммунитет. Их имя — макрофаги. Они работают
методично и размеренно, как метроном. Когда зараза проникает в организм, они
находят ее, выслеживают, где бы она не пряталась, достают ее — и… — он сделал
рукой жест, словно сворачивал кому-то шею и издал неприятный хрустящий звук, —
ликвидируют.
— Но какое отношение это имеет к вашей профессии? —
настаивал Артем, вдохновленный таким вниманием со стороны этого большого и
сильного человека.
— Представь, что весь метрополитен — это человеческий
организм. Сложный организм, состоящий из сорока тысяч клеток. Я — макрофаг. Это
моя профессия. Любая опасность, достаточно серьезная, чтобы угрожать всему
организму, должна быть ликвидирована. Это моя работа. Я — охотник. Макрофаг.
Вернулся наконец Сухой с чайником, и, наливая кипящий отвар
в кружки, очевидно собравшись за время своего отсутсвия с мыслями, обратился к
Хантеру:
— Ну и что же ты собираешься предпринять для ликвидации
источника опасности, ковбой? Отправиться на охоту и перестрелять всех черных?
Едва ли у тебя что-либо выйдет. Нечего делать, Хантер. Нечего.
— Всегда остается еще один выход, Сухой. Один последний
выход. Взорвать ваш северный туннель к чертям. Завалить полностью. И отсечь
твой новый вид. Пусть себе размножаются сверху. И не трогают нас, кротов.
Подземелье — это теперь наша среда обитания. И кто к нам с мечом…
— Я тебе кое-что интересное расскажу, ковбой. Об этом мало
кто знает на этой станции. У нас уже взорван один туннель. Так вот, над нами —
над северными туннелями — проходят потоки грунтовых вод. И уже когда взрывали
вторую северную линию, нас чуть не затопило. Чуть посильнее бы заряд — и прощай
родное ВДНХ. Так вот… Если мы теперь рванем оставшийся северный туннель, нас не
просто затопит. Нас смоет, ковбой. Смоет радиоактивной жижей. И тут настанет
хана не только нам. И вот в чем кроется подлинная опасность для метро. Если ты
вступишь в межвидовую борьбу сейчас и таким способом, наш вид проиграет. Шах. —
Скажи мне… Их напор усиливается в последнее время? — спросил Хантер, не
удостаивая Сухого возражениями.
— Усиливается? Еще как… А ведь поверить трудно — какое-то
время назад мы о них даже ничего не знали… А теперь вот — главная угроза. И
верь мне, близок тот день, когда нас просто сметут, со всеми нашими
укреплениями, прожекторами и пулеметами. Ведь невозможно поднять все метро на
защиту одной никчемной станции… Да, у нас делают очень неплохой чай, но вряд ли
кто-либо согласится рисковать своей жизнью даже из-за такого замечательного
чая, как наш… В конце-концов, всегда есть конкуренты с Кантемировской… Еще шах!
— грустно усмехнулся Сухой. — Мы никому не нужны… Сами мы уже скоро будем не в
состоянии справиться с натиском… Отсечь их, взорвать туннель мы не можем… Подняться
наверх и выжечь их улей мы не можем, по известным всем причинам… Мат. Мат тебе,
Охотник! И мне мат. Всем нам в ближайшем времени — полный мат, если вы
понимаете, что я имею ввиду, — криво улыбнулся он.
— Посмотрим… — отрезал Хантер, не сдаваясь. — Посмотрим.
Они посидели еще, разговаривая обо всякой всячине, часто
звучали незнакомые Артему имена, отрывки когда-то недосказанных или
недослушанных историй. Время от времени вдруг вспыхивали вновь какие-то старые
споры, в которых Артем мало что понимал, и которые, очевидно, продолжались
годами, притухая на время расставания друзей и вновь вспыхивая при встрече,
готовясь к которой каждый из них, наверное, заранее готовил новые доводы.
Наконец Хантер встал, и, заявив, что ему пора спать, потому что он, в отличие
от Артема, после дозора так и оставался на ногах, попрощался с Сухим, и вдруг,
перед выходом, обернулся к Артему и шепнул ему: «Выйди на минутку»
Артем тут же вскочил и вышел вслед за ним, не обращая
внимания на удивленный отчимов взгляд. Хантер ждал его снаружи, застегивая
наглухо свой длинный плащ и поднимая ворот.
— Пройдемся? — предложил он и неспешно зашагал по платформе
вперед, к палатке для гостей, в которой он остановился. Артем нерешительно
двинулся вслед за ним, пытаясь отгадать, о чем такой человек хочет поговорить с
ним, с мальчишкой, который пока что не сделал решительно ничего значительного и
даже просто полезного для других.
— Что ты думаешь о том, что я делаю? — спросил Хантер.
— Здорово… Ведь если бы вас не было… Ну и других, таких как
вы, если такие еще есть… То мы бы уже все давно… — смущенно пробормотал Артем,
которого бросало в жар от собственного косноязычия и от того, что вот сейчас,
как раз сейчас, когда такой человек обратил на него внимание, что-то хочет ему
лично сказать, даже попросил выйти, чтобы наедине, без отчима — и вот он
краснеет, как девица и что-то мучительно блеет…
— Ценишь? Ну, если народ ценит, — усмехнулся Хантер, —
значит, нечего слушать пораженцев. Трясется твой отчим, вот что. А ведь он
действительно храбрый человек… Во всяком случае, был таким. Что-то у вас
страшное творится, Артем. Что-то такое, чего так нельзя оставить. Прав твой
отчим — это не просто нежить, как на десятках других станций, не просто
вандалы, не выродки. Тут что-то новое. Что-то зловещее. От этого нового веет
холодом. Могилой веет. И за вторые сутки на вашей станции я уже начинаю
проникаться этим вашим страхом. И чем больше ты знаешь о них, чем больше ты их
изучаешь, чем больше их видишь, тем сильнее страх, я так понимаю. Ты, например,
их пока что не очень много видел, так?
