— Ну так вот. Ну, стрельбы слышно не было, те и решили, что
разведчики, наверное, ушли от них — недовольны, может, чем-то были, ну и
сбежали. Ну и шут с ними. Хотят легкой жизни, хотят со всяким отребьем
мотаться, с анархистами всякими, пусть себе мотаются. Так и решили. Так им
проще было думать. Спокойнее. А через неделю еще одна разведгруппа пропала. Те
вообще не должны были за семьсот метров заходить. И опять та же история. Ни
звука, ни следа. Как в воду канули. Тут у них на станции уже забеспокоились.
Это уже непорядок — когда за неделю два отряда исчезают. С этим уже надо что-то
делать. Меры, значит, принимать. Ну, они выставили на трехсотом метре кордон.
Мешков с песком натаскали, пулемет установили, прожектор, по всем правилам
фортификации. Послали на Беговую гонца — у них там с Беговой и с 1905 года
конфедерация, раньше Октябрьское Поле тоже было с ними, но потом там что-то
случилось, никто не знает точно, что, авария какая-то, и жить там стало нельзя,
и с него все разбежались, ну да это неважно. Послали они на Беговую гонца —
предупредить, что что-то неладное творится, и о помощи в случае чего попросить.
И не успел первый гонец до Беговой добраться, дня не прошло — они еще ответ
обдумывали — как прибегает второй, весь в мыле, и рассказывает, что усиленный
кордон их весь погиб, ни единого выстрела не сделав. Всех перерезали. И словно
во сне зарезали — вот что страшно-то! А ведь они и не смогли бы заснуть после
всего страха, не говоря уж о приказах и инструкциях. Тут на Беговой поняли, что
если уж сейчас ничего не сделать — скоро та же петрушка и у них начнется.
Снарядили ударный отряд — около сотни человек, пулеметы, гранатометы,
профессионалы, ветераны… У них, конечно, заняло это времени порядком. Дня
полтора. Гонцов они пока обратно отослали, с обещанием помочь. И через полтора
дня отправили этот отряд на помощь. А когда отряд вошел на Полежаевскую, там
уже ни одной живой души не было. И тел не было, только кровь повсюду. Вот так
вот. И черт знает, кто это сделал. Я вот не верю, что люди такое вообще сделать
могут.
— А с Беговой что стало? — не своим голосом спросил Артем.
— Ничего с ними не стало. Увидели, что такое дело, и
взорвали туннель, который к Полежаевской вел. Там такой завал, я слышал, метров
сорок засыпано, без техники не разгребешь, да и с техникой-то, пожалуй, не
очень, а где ее возьмешь, технику? Она уже лет пятнадцать как сгнила напрочь,
техника-то… Петр Андреич замолчал, глядя в огонь. Артем кашлянул негромко и
признался: — Да… Надо, конечно, было стрелять… Дурака я свалял. С юга, со
стороны станции, послышался крик: — Эй там, на двести пятидесятом! У вас все в
порядке? Петр Андреич сложил руки рупором и прокричал в ответ: — Подойдите
поближе! Дело есть!
Из туннеля, от станции, светя карманными фонарями, к ним
приближались три фигуры, наверное, дозорные со сто пятидесятого метра. Подойдя
к костру, они потушили фонари, и присели рядом.
— Здорово, Петр! Это ты сегодня здесь? А я думаю, — кого
сегодня на двести пятидесятый поставили? — поздоровался их старший, выбивая из
пачки папиросу.
— Слушай, Андрюха! У меня парень видел здесь кого-то. Но
выстрелить не успел… В туннель отошло. Говорит, на человека похоже не было. —
На человека не похоже? А как выглядит-то? — обратился тот к Артему.
— Да я и не видел… Я только спросил пароль, и оно сразу
обратно бросилось, на север. Но шаги не человеческие были — легкие какие-то, и
очень частые — как будто у него не две ноги, а четыре…
— Или три! — подмигнул Андрей Артему, делая страшное лицо.
Артем поперхнулся, вспомнив истории о трехногих людях с Филевской линии, где
часть станций лежала на поверхности, и туннель шел совсем неглубоко, так что
защиты от радиации не было почти никакой. Оттуда и расползалась по всему метро
всякая трехногая, двухголовая и прочая дрянь. Андрей затянулся папиросой и
сказал своим: — Ладно, ребята, если мы уже пришли, то почему бы здесь не
посидеть? К тому же, если у них тут опять трехногие полезут — поможем. Эй,
Артем! Чайник есть у вас? Петр Андреич встал сам, налил в битый и закопченный
чайник воды из канистры и повесил его над огнем. Через пару минут чайник
загудел, закипая, и от этого звука, такого домашнего и уютного, Артему стало
теплее и спокойнее. Он оглядел сидящих вокруг костра людей — все крепкие,
закаленные непростой здешней жизнью, надежные люди. Этим людям можно было
верить, на них можно было положиться. Их станция всегда слыла одной из самых
благополучных на всей линии, — и все благодаря тем людям, которые тут
подобрались. И всех их связывали теплые, почти братские отношения.
Артему было двадцать четыре, и родился он еще там, сверху, и
был он еще не такой худой и бесцветный, как все родившиеся в метро, не
осмеливавшие ся никогда показываться наверх, боясь не столько радиации, сколько
испепеляющих и и губительных для подземной жизни солнечных лучей. Правда, Артем
и сам в сознательном возрасте бывал наверху всего раз, да и то только на
мгновенье — радиационный фон там был такой, что чрезмерно любопытные
изжаривались за пару часов, не успев нагуляться вдоволь и насмотреться на
диковинный мир, лежаший на поверхности.
Отца своего он не помнил совсем. Мать жила с ним до пяти
лет, они жили вместе, на Тимирязевской, долго там жили, несколько лет, и хорошо
все у них было, жизнь текла ровно и спокойно, до того самого дня, когда
Тимирязевская не пала под нашествем крыс. Крысы, огромные серые мокрые крысы,
хлынули однажды безо всякого предупреждения, из одного из темных боковых
туннелей. Он уходил вглубь незаметным ответвлением от главного северного
туннеля, и спускался на большие глубины, чтобы затеряться в сложном
переплетении сотен коридоров, в лабиринтах, полных ужаса, ледяного холода и
отвратительного смрада. Этот туннель уходил в царство крыс, место, куда не
решился бы ступить самый отчаянный авантюрист, и даже заблудившийся и не
разбирающийся в подземных картах и дорогах скиталец, остановясь на его пороге,
животным чутьем определил бы ту черную и жуткую опасность, которая исходила из
него, и шарахнулся бы от зияющего провала входа, как от ворот зачумленного
города.
Никто не тревожил крыс. Никто не спускался в их владения.
Никто не осмеливался нарушить их границ.
И тогда они пришли сами.
Много народу погибло в тот день, когда живым потоком
гигантские крысы, такие большие, каких никогда не видели ни на станции, ни в
туннелях, затопили и смыли и выставленные кордоны, и станцию, погребая под
собой и защитников, и население, заглушая стальной массой своих тел их
предсмертные вопли, полные боли и отвращения. Пожирая все на своем пути, и
мертвых, и живых людей, и своих убитых собратьев, слепо, неумолимо, движивые
непостижимой человеческому разуму силой, крысы рвались вперед, все дальше и
дальше.
