Было ему лет около пятидесяти, но он уже порядком облысел,
оставшиеся серые волосы спутались на висках и затылке, темные глаза с
люботытством глядели на Артема, а простенький, на завязках, бронежилет не мог
скрыть круглого животика. На груди у него висел бинокль, и рядом с ним —
свисток. — Присаживайся, — указал он Артему на ближайший мешок. — Они там,
понимаешь, веселятся, оставили меня здесь одного прозябать. Дай хоть с тобой
поболтаю. Кто это тебе глаз так оформил? — Не можем, понимаешь, ничего
мало-мальски приличного смастерить, — сокрушенно рассказывал он, указывая рукой
на проем, — здесь не железку, здесь бетоном бы надо, железку пробовали уже, да
только без толку, как осень, все к чертям водой сносит, причем сначала
накапливается, а потом как прорывает… Было так пару раз, и много народу
погибло, с тех пор мы уж так, обходимся. Только вот жизни здесь спокойной нет,
как на других станциях, постоянно ждем, что ни ночь — то мразь какая-нибудь
ползти начинает. Днем-то они не суются, то ли спят, то ли наоборот, поверху
шастают. А вот как стемнеет — хоть караул кричи. Ну, мы здесь приноровились,
конечно, после восьми — все в переход, там и живем, а здесь больше по
хозяйственной части. Погоди-ка… — прервался он, щелкнул тумблером на пульте, и
прожектор ярко вспыхнул.
Разговор продолжился только после того, как белый луч
облизал все три эскалатора, прошелся по потолку и стенам и наконец успокоенно
погас. — Там, наверху, — ткнул он пальцем в потолок, приглушая голос, —
Павелецкий вокзал. Там он, по крайней мере, когда-то стоял. Богом проклятое
место. Уж не знаю, куда там от него шли рельсы, только сейчас там что-то
страшное творится. Такие звуки иногда доходят, что мороз по коже. А уж когда
вниз поползут… — он примолк. — Мы их «приезжими» называет, тварей этих, которые
сверху лезут, — продолжил он через пару минут. — Из-за вокзала. Ну вроде и не
так страшно. Пару раз «приезжие», что посильнее были, этот кордон сметали.
Видал, у нас там поезд отогнанный стоит на путях? До него добрались. Снизу им
не открыли бы — там женщины, дети, если «приезжие» туда пролезут — все, дело
табак. Да мужики наши и сами это понимали, отступили к поезду, там засели, и
несколько тварей положили. Но и сами… осталось их в живых всего двое из десяти.
Один «приезжий» ушел, к Новокузнецкой пополз, его утром выследить хотели, за
ним такая полоса густой слизи оставалась, но он в боковой туннель свернул,
вниз, а мы туда не суемся. У нас своих бед хватает. — Я вот слышал, что на
Павелецкую никто никогда не нападает, — вспомнил Артем свой вопрос, — это
правда? — Конечно, — важно кивнул тот. — Кто нас трогать будет? Если бы мы
здесь не держали оборону, они бы отсюда по всей ветке расползлись. Нет, на нас
никто руку не поднимет. Ганза вот и та переход почти весь нам отдала, в
самом-самом конце их блокпост. Оружие подкидывают, только чтобы мы их
прикрывали. Любят они чужими руками жар загребать, я тебе скажу! Как тебя звать,
говоришь? А я — Марк. Погоди-ка, Артем, что-то там шебуршит… — и торопливо
снова включил прожектор. — Нет, послышалось, наверное, — неуверенно сказал он
через минуту.
Но Артема по капле наполняло тягостное ощущение опасности.
Как и Марк, он внимательно вглядывался вверх, но там где тот видел только
шарахающиеся тени разбитых ламп, Артему чудились застывшие в слепящем луче
зловещие фантастические силуэты. Сначала он думал, что это его воображение
играет с ним опять, но один из странных контуров еле заметно шевельнулся, как
только пятно света миновало его. — Подождите… — прошептал он. — Попробуйте вон
в тот угол, где такая большая трещина, только резко.
И, словно пригвожженное к месту лучом, где-то далеко, дальше
середины эскалатора, замерло на мгновенье что-то большое, костлявое, а потом
вдруг ринулось вниз. Марк поймал выпрыгивающий из рук свисток и дунул изо всех
сил, и в ту же секунду все сидевшие у костра сорвались со своих мест и
бросились к позиции.
Там, как выяснилось, был еще один прожектор, послабее, но
хитро скомбинированный с необычным тяжелым пулеметом. Артем таких раньше
никогда не видел, у него был длинный ствол с раструбом на конце, прицел
напоминал своей формой паутину, а патроны вползали внутрь масляно блестевшей
лентой. — Вон он, около десятой! — нашарил лучом «приезжего» хриплый худой
мужик, подсевший к Марку. — Дай бинокль… Леха! Десятая, правый ряд! — Есть!
Все, милый, приехали, теперь сиди спокойно, — забормотал пулеметчик, наводясь
на затаившуюся черную тень. — Держу его!
Громыхнула оглушительная очередь, десятая снизу лампа
разлетелась вдребезги, и сверху что-то пронзительно заверещало. — Кажись,
накрыли, — определил хриплый. — Ну-ка, посвети еще… Вон лежит. Готов, зараза.
Но сверху еще долго, не меньше часа, доносились тяжелые,
почти человеческие стоны, от которых Артему становилось не по себе. Но когда он
предложил добить «приезжего», чтобы тот не мучался, ему ответили: — Хочешь,
сбегай, добей. У нас тут, пацан, не тир, каждый патрон на счету.
