— В глаза ему смотри, Андреич! Эти глаза не могут врать!
Петр Андреич скептически посмотрел на щенка. Глаза его были
хоть и напуганными, но несомненно честными. И Петр Андреич оттаял.
— Ладно… Натуралист юный… Подожди, я ему что-нибудь пожевать
поищу, — пробурчал он и запустил руку в свой рюкзак.
— Ищи-ищи. Может, из него еще что-нибудь полезное вырастет.
Немецкая овчарка, например, — объявил Андрей и придвинул куртку со щенком поближе
к огню.
— А откуда здесь щенку взяться? У нас с той стороны людей
нету… Черные только… Черные разве собак держат? — подозрительно глядя на
задремавшего в тепле щенка, спросил один из Андреевых людей, заморенный худой
мужчина со всклокоченными черными волосами, до тех пор молчаливо слушавший
других.
— Ты, Кирилл, прав, конечно, — серьезно ответил Андрей. —
Черные животных вообще не держат, насколько я знаю.
— А как же они живут? Едят они там что? — глухо спросил
второй пришедший с ними, с легким электрическим потрескиванием скребя ногтями
свою небритую челюсть.
Это был высокий, плечистый и плотный дядя с выбритой наголо
головой и густыми бровями, одетый в длинный и хорошо пошитый кожаный плащ,
большая редкость в эти дни, и имел внешность видавшего виды человека.
— Едят что? Говорят, дрянь всякую едят. Падаль едят. Крыс
едят. Людей едят. Непривередливые они, знаешь… — кривя лицом от отвращения,
ответил Андрей.
— Каннибалы? — спросил бритый без тени удивления в голосе, и
чувствовалось, что ему и с людоедством приходилось раньше сталкиваться.
— Каннибалы… Нелюди они. Нежить. Черт их знает, что они
вообще такое. Хорошо, у них оружия нет, и мы отбиваемся. Пока что. Петр!
Помнишь, полгода назад удалось нашим одного живым в плен взять?
— Помню… Две недели просидел у нас в карцере, воды нашей не
пил, к еде не притрагивался, да так и сдох, — отозвался Петр Андреич. — Не
допрашивали? — спросил бритый.
— Он ни слова по-нашему не понимал. С ним русским языком
говорят, а он молчит. И вообще все это время молчал. Как в рот воды набрал. Его
и били — он молчал. И жрать давали — он молчал. Рычал только иногда. И выл еще
перед смертью так, что вся станция проснулась.
— Так собака-то откуда здесь взялась? — напомнил
всклокоченный Кирилл. — А шут ее знает, откуда она здесь… Может, от них
сбежала. Может, они и ее сожрать хотели. Здесь ведь всего-то пару километров.
Могла же собака пробежать пару километров. А может, это чья-нибудь. Шел кто-то
с севера, шел, и на черных напоролся. А собачонка успела вовремя сделать ноги.
Да неважно, откуда она тут. Ты сам на нее посмотри — похожа она на чудовище? На
мутанта? Так, цуцик и цуцик, ничего особенного. И к людям тянется. Головой
подумай — приучена, значит. С чего ей тут у костра третий час околачиваться?
Кирилл замолчал, обдумывая аргументы. Петр Андреич долил
чайник из канистры и спросил:
— Чай еще будет кто-нибудь? Давайте по последней, нам
сменяться уже скоро.
— Чай — это дело. Давай, — сказал Андрей, и послышались еще
голоса в одобрение предложения.
… Чайник закипел. Петр Андреич налил желающим еще по одной,
и попросил: — Вы это… Не надо о черных. В прошлый раз вот так сидели, говорили
о них — и они приползли. И ребята мне рассказывали — у них так же выходило.
Это, конечно, может, и совпадения, я не суеверный, но вдруг — нет? Вдруг они
чувствуют? Уже почти смена наша кончилась, зачем нам эта дрянь под самый конец?
— Да уж… Не стоит, наверное… — поддержал его Артем.
— Да ладно, парень, не дрейфь! Прорвемся! — попытался
подбодрить Артема Андрей, но вышло не очень убедительно.
От одной мысли о черных по телу шла неприятная дрожь даже у
Андрея, хотя он это и не выдавал. Людей он не боялся никаких, ни бандитов, не
анархистов-головорезов, ни бойцов Красной Армии… А вот нежить всякая отвращала
его, и не то что бы он ее боялся, но думать о ней спокойно, как думал он о
любой опасности, связанной с людьми, не мог.
И все умолкли. Тишина обволокла людей, сгрудившихся у
костра. Тяжелая, давящая тишина, и только чуть слышно было, как потрескивают
доски в костре. Да издалека, с севера, из туннеля долетали иногда глухие
утробные урчания — как будто Московский Метрополитен и впрямь был не
метрополитен, а гигантский кишечник неизвестного чудовища… И от этих звуков
становилось совсем жутко.
