— Вы — не англичанин, не мой подданный, вы не зависите от моих милостей, — сказала Елизавета фокуснику, которого по ее приказанию разыскали в гостинице и доставили во дворец через тайный ход.
Киссельгаузен молча кланялся и ухмылялся, выставляя длинные желтые зубы. Елизавета резко повернулась к нему. Заскрипели тугие шелка ее роскошного платья, густо расшитого жемчугом. Жемчуг был слабостью англичанки, о чем, естественно, превосходно были осведомлены решительно все в Европе.
Однако воспользоваться этой слабостью можно было лишь в тех случаях, когда Бесс сама дозволяла это. Другие варианты оказывались более плачевны: жемчуг Елизавета, естественно, брала, но в просьбах отказывала.
Впрочем, у Киссельгаузена не было ни жемчуга, ни желания покупать расположение королевы. Он просто терпеливо ждал, что она ему скажет. По слухам, Елизавета очень умна, очень проницательна, весьма скупа и расчетлива, как трое жидов сразу, вместе с их женами и тещами.
Однако служить ей интересно. Это Киссельгаузен тоже слыхал. Интересно — потому что все, к чему она прикасается, имеет неожиданные для ее помощников результаты.
— Я хочу, чтобы вы отправились в Испанию, сказала Елизавета. — Мне нужны глаза при дворе Карлоса. Если вы согласитесь, мой друг, то узнайте: насколько Карлос готов к браку и какие идеи имеет на сей счет его родитель, мой царственный брат Филипп.
Последние слова она произнесла с едва заметно усмешкой, и Киссельгаузен вспомнил сплетни, которые гуляли по Европе, заглядывая по преимуществу в придорожные трактиры: будто король Филипп, не удовлетворенный своей старой, некрасивой и вечно хворой женой Марией Тюдор, на самом деле заглядывается на юную сестру Марии, Елизавету, и даже его сговаривается с ней — прямо через постель умирающей английской королевы — о возможном браке.
Однако хитренькая рыжая лисичка Елизавета обошла матерого испанского волка. Счастливо избежав десятка покушений на свою персону, она забралась на английский престол без помощи Филиппа — и тот вынужден был убраться за Пиренеи — к сыну-уроду.
Решающая битва с Испанией была еще впереди. И теперь Елизавета наводняла эту страну своими шпионами. У нее везде были глаза и уши.
— Вы согласны? — нетерпеливо спросила она Киссельгаузена.
Тот разглядывал королеву маленькими, чуть насмешливыми глазками.
Так вот она какая! У нее мало времени. Она спешит. Она не ломает величество перед своим возможным будущим шпионом — говорит прямо, ясно, сразу по существу.
Никаких намеков. Елизавета даст фору любой рыночной торговке зеленью.
Королева сжала маленький кулачок, уперла его в бедро. Необъятное платье чуть колыхнулось от этого энергичного движения.
— А сколько вы мне заплатите за сведения? — спросил Киссельгаузен.
— Беретесь? — жадно осведомилась Елизавета. — Отлично!
Она быстро написала на листке несколько строк.
— Я заплачу вам золотом. Хотите поместье? Маленькое могу дать. Проведете старость в достатке.
— Да я еще не стар, — сказал Киссельгаузен немного нагло. — Лучше деньгами.
— Договорились! — воскликнула английская королева. — Сведения должны быть интимными. Постарайтесь узнать в точности, в состоянии ли Карлос зачать ребенка. Найдите способ. Я должна это знать!
— Понятно. — Киссельгаузен поклонился, и молчаливый английский офицер в немного погнутой испанской кирасе увел его из дворца.
Через день Киссельгаузену принесли деньги, а еще спустя месяц фокусник уже устраивал первое представление при дворе Карлоса.
Принц недавно выздоровел после тяжелой болезни. Он был еще более зол и раздражителен, чем обычно, и Филипп пытался развлечь его. Карлоса тревожили ходившие по дворцу слухи о его предстоящей женитьбе. Сомнительное удовольствие сделаться супругой этого уродливого безумца предлагали шотландской кузине Елизаветы — Марии Стюарт, которая недавно овдовела. Филипп, впрочем, осторожничал. Он боялся, что такой брачный союз в конце концов сильно не понравится ни Франции, ни Англии. Англия была его естественным врагом, но заполучить еще и второго?..
Предлагали также португальскую королеву Хуану, тетку Карлоса, но это пришлось не по вкусу самому наследнику. По какой-то причине Хуана, очаровательная и умная женщина, вызвала у Карлоса страшное отвращение. «Бедная дама худеет на глазах», — шептались придворные. В конце концов отвергнутая Хуана уехала в Португалию. Карлос ликовал и плевался ей вслед.
«У принца несомненная задержка физического развития, — сообщал Киссельгаузен королеве, которая платила ему деньги за эти сведения. — Нельзя сказать, чтобы он был равнодушен к особам противоположного пола. Напротив. Он преследует девушек, хватает их на улицах, целует их и рвет на них одежду, но… этим дело и ограничивается. Когда один из придворных прямо спросил принца — почему тот не заведет себе любовницу, Карлос ответил: „Я желаю, чтобы будущая супруга нашла меня девственником!“. По общему мнению, принц не способен к настоящему совокуплению с женщиной».
Посланники французского короля и дожа Венеции дружно сообщали своим владыкам об импотенции принца. Киссельгаузен — отчасти из желания отработать английские деньги, отчасти просто из спортивного интереса, — решился на более серьезную проверку способностей Карлоса.
Выступая перед его высочеством с трюком, которому Киссельгаузен научился у мавров, — с глотанием и выдыханием огня, — фокусник завоевал ненадежное расположение принца. По окончании представления Карлос запустил в фокусника крупным изумрудом и поранил ему лоб над бровью. Сморгнув кровь, Киссельгаузен низко поклонился и был допущен к маленькой жирной руке его высочества.
— Мы довольны, — объявил Карлос высоким, повизгивающим голосом.
Достигнув половой зрелости, он стал меньше заикаться, но слова выговаривал трудно, как бы с натугой, и путал звуки «л» и «р», так что Киссельгаузену приходилось сильно напрягаться, чтобы понимать принца. — Мы желаем познакомиться с той дамой, которая подносила тебе огонь.
Киссельгаузен поклонился еще ниже и, не разгибая спины, сделал знак своей помощнице.
Эту женщину звали Соледад Милагроса. Она прибилась к бродячему фокуснику уже в Испании. Просто в один прекрасный день забралась к нему в повозку — босые ноги в пыли, загорелое лицо блестит от пота, зубы сверкают в полумраке так, что от них, кажется, исходит свет.
Киссельгаузен жил среди чудес и фокусов и знал, что красота помощницы — мощный отвлекающий фактор, который способен занять внимание зрителей и заставить их не понять, в какой момент фокусник подменил одну вещь другой. Кроме того, Соледад была явно одарена некими талантами. С каким бы жаром, с какой убежденностью Киссельгаузен бы не утверждал, что его искусство ничего общего с колдовством не имеет, что это всего лишь ловкость рук, в глубине души фокусник знал, что это ложь. Малая толика магии всегда присутствовала в том, что он вытворял с материальным миром, заставляя вещи отрекаться от своего естества, от своей формы и своих обычных свойств. А Соледад разбиралась в этих искажениях вещного мира еще лучше, чем сам Киссельгаузен.
