Наконец блеснули на солнце купола, поднялась впереди зубчатая стена.
Воинство остановилось.
— Боже! — воскликнул Севастьян, стянул с головы шапку, комкая, прижал ее к груди, — и заплакал.
Заплакали, глядя на своего командира, и остальные, и слезы покатились по их клейменым, иссеченным шрамами лицам. Новгород! Они добрались до него!
Город удивил их. Народу на улицах почти не было, многие дома стояли заколоченными. Люди переглядывались, не понимая, куда их занесла судьба. Памятуя о настасьином муже и его товарищах, Севастьян не на шутку встревожился. «Уж не оказались ли мы в каком-нибудь другом веке? Что там Вадим Вершков рассказывал? Про Петербург какой-то… Про царя Петра, про царя Николая, которого потом бунтовщики убили… О царь Николай, тезка Николая Угодника, друг солдат истинных, помоги нам, если ты на самом деле будешь существовать! Где мы? Когда мы?»
По крайней мере, это опасение Севастьяна бы развеяно.
Вскоре они наткнулись на человека, который с трудом тащился по улице. Завидев солдат, он прижался к стене и выпучил глаза. Севастьян подошел к нему ближе. Прочие стояли у него за спиной, встревоженные не меньше своего командира.
— Здравствуй, Божий человек! — обратился Севастьян к прохожему.
— Кто здесь? — Тот заморгал, пытаясь разглядеть говорящего. — Кто ты такой?
Севастьян понял, что прохожий слеп.
— Ты меня не видишь? — спросил Глебов ласково.
— Я? Не вижу? — человек выглядел удивленным. Затем удивление сменилось страхом. — А ведь и вправду! Я не вижу! — Он затрясся всем телом и разрыдался. — Я ослеп! — Удар кулаком о стену. — Я ослеп! Проклятый Флор! Ослеп!
— Погоди, — остановил его Севастьян. — О каком Флоре ты говоришь?
— О Флоре Олсуфьиче, который наслал на Новгород чуму! Вот о каком! — плакал человек на улице.
— Не может этого быть, — сказал Севастьян.
— Может! — озлобленно вскрикнул человек.
— Расскажи мне по порядку, — попросил Глебов. — Я здесь человек новый, впервые обо всем этом слышу…
— По порядку? Никакого порядка тут нет и быть не может! Сплошной беспорядок! Флор Олсуфьич бросил в колодец немца, умершего от чумы. И весь Новгород едва не вымер… Флор-то заперся у себя дома. Но труп в колодце нашли — после этого и чума на убыль пошла и теперь почти закончилась, — а тут и Флора обличили. Я вышел, чтобы вместе с другими бежать к тому дому, где виновник прячется, и покарать его Божьей карой, от всего народа — пусть умрет…
— Но как получилось, что ты не знал о своей слепоте? — не верил Севастьян.
— Да так! Я думал — ночь на дворе… Вижу с трудом какие-то тени…
— Нет, на дворе ясный день, а ночь — у тебя на душе, — сказал Севастьян, — если ты мог поверить клеветникам.
Он повернулся к своим солдатам. Те стояли ни живы ни мертвы, услыхав о чуме.
— Гиблое место, — проговорил Харлап. — Бежать отсюда!
— Эти костры, эта армия, что стояла в лесу, — это царские стрельцы, которые преградили путь из города, чтобы чума не разбегалась по всей русской земле, — сказал Севастьян. — Вот что это такое было! Но если Господь привел нас в Новгород таким путем, какой избрал, — значит, есть у нас тут важное дело, ребята! И помяните мое слово: откажется от поручения — сами погибнем; а если послушаем Господа и сделаем то, ради чего сюда присланы, — останемся живы и в прибытке.
— Красно говоришь, господин Глебов, — покачал головой один из солдат по имени Ивашка. — А вот будет ли толк? Откуда тебе знать, что на уме у самого Господа Бога?
— Бог говорит с нами через зримые образы, — сказал Севастьян. — Мне монахи сказывали… Послушай меня и поверь. Я — твой командир, разве я хоть раз обманывал тебя? Разве водил тебя на смерть? Прятался за твоей спиной, чтобы самому выжить?
— Не было такого! — решительно вмешался другой солдат. — Это ты верно говоришь, Глебов!
— Поверьте мне и на этот раз, — убежденно продолжал Севастьян. — Идемте к дому Флора. Нужно разогнать толпу. Я еще не знаю, кто оклеветал братьев Олсуфьичей, просто знаю — от всей души знаю — что это ложь. Не могли они совершить ничего подлого. Не такие это люди. И вы, когда их узнаете, поймете меня.
Он взмахнул саблей, выхватив ее из ножен.
— За мной, ребята!
И они побежали — все, даже Иона с Урсулой на шее. Слепой прохожий повернул голову и долго вглядывался в их спины.
— Ничего не вижу, — пробормотал он, — Господи, я ослеп! Проклятая чума! Проклятый Флор!
* * *
На самом бегу врезались солдаты в толпу и начали разгонять ее, ударяя копьями и саблями, и плашмя, и режущим краем. Послышались выкрики, стоны, кто-то побежал, кто-то упал под ноги бегущим, и о тела начали спотыкаться неловкие. В тесноте улиц толпа принялась колыхаться, точно тесто, которое норовит подняться и выплеснуть за край горшка, в котором оно замешано.
Севастьяна удивило, когда он заметил в этой толпе и женщин. Простоволосые, растрепанные, с искаженными от ярости лицами, они размахивали кулаками не хуже мужчин. Одна или две были вооружены, и солдату пришлось ударить мегеру по голове, чтобы она не ткнула его ножом.
— Вперед! — кричал Севастьян. — Бейте их!
Сброд разбегался, а те, кто попадал под оружие, с криком пытались обороняться, но падали. Натиск должен быть стремительным, иначе толпа опомнится и сомнет небольшую группу бойцов. Ни разбирать, кого щадить, а кого разить, ни медлить, ни задумываться было некогда.
Иона действовал копьем, а Урсула вцепилась в его волосы и глядела по сторонам выпученными от ужаса глазами. Ей казалось, что все растопыренные руки, все орущие рты обращены именно к ней, и одно неловкое движение ее покровителя и друга — и она полетит прямо в эту многозубую пасть, где ее перемелют и сожрут.
Но шаг за шагом Иона продвигался вперед, и чужие люди отбегали в стороны, опасаясь попасть noд его оружие.
Урсула видела, как какой-то оборванец со злым, перекошенным лицом метнулся было к стене перед Ионой. Другие люди, также жаждавшие спасения для себя, оттолкнули его и швырнули прямо на копье Ионы. Оборванец летел, толкаемый со всех сторон. Он понимал, что в следующий миг острая сталь вонзится в его тело, но не мог сдержать натиска толпы. И обезумевшие в давке люди сами насадили его на копье. И оборванец умер, исходя криком злобы. Копье сделалось очень тяжелым, но Иона не мог избавиться от трупа. Он так и шагал, расталкивая мертвецом всех, кто оказывался у него на пути.
Наконец толпа развалилась. Улица, к счастью, стала шире, и Глебов со своими очутился прямо перед воротами.
— Олсуфьич, стреляй в них! — крикнул Севастьян. — Сейчас они побегут!
Ни слова не прозвучало в ответ, но один за другим из-за забора громыхнуло несколько выстрелов.
