— Простите, — с достоинством произнес Витольд, тотчас покидая комнату, чтобы исполнить мое приказание.
Матвей Свинчаткин проводил его глазами. Вообще он все время озирался, глядел в разные углы, ерзал — словом, чувствовал себя неспокойно. Очень хорошо, подумал я, так и должно быть. Не хватало еще, чтобы разбойники вламывались в дома честных граждан и ощущали при этом полную безнаказанность.
— Вы теперь вызовете полицию? — спросил Свинчаткин.
— Повременю… — буркнул я.
— С ним что будет? — Матвей опять показал на краснорожего. На фольда.
— Помрет, наверное… Откуда мне знать? — рассердился я. — Я ведь далек от научных сред. Особенно от ксенограбителей с большой дороги. У меня совершенно другое образование, и к тому же оборванное на середине. Чтобы жить припеваючи в собственном имении, не обязательно оканчивать университетский курс.
— Понятно, — сказал Свинчаткин.
— Я не стану звать полицию, — прибавил я, — но вовсе не потому, что боюсь скандалов, и не потому, что вам удалось меня растрогать… А просто потому, что мне лень с кем-то разговаривать, кому-то что-то объяснять и терпеть в моем доме присутствие посторонних лиц.
— Это почти ответ, — слабо улыбнулся Свинчаткин.
Мы помолчали.
— Послушайте, я одного не понимаю, — снова заговорил я. — Как вам вообще пришло в голову явиться за помощью именно сюда?
— А куда мне было идти? — Он выглядел удивленным. — Вам известен еще какой-то дом, где меня бы приняли?
— По-вашему, один только я во всем нашем милом округе гожусь на роль гостеприимного хозяина беглому разбойнику?
— Я не беглый… — Матвей вздохнул. — Я сейчас уйду. Оставьте у себя парня. Позвольте Витольду за ним приглядывать. Я боюсь брать его в лес, потому что он заразит остальных.
— А если он заразит меня?
— Вряд ли для вас эта болезнь окажется такой же опасной и мучительной, — сказал Матвей Свинчаткин без всякого ко мне сострадания. — Это ведь обычный грипп. А может быть, воспаление легких. Оно тоже… не заразно. Я ничего в этом не понимаю, я ведь не врач. К тому же фольды болеют совершенно не так, как мы.
— И что я должен делать? Вызвать к нему муниципального доктора из самого Санкт-Петербурга?
Свинчаткин проговорил:
— Вы чрезвычайно добры, Трофим Васильевич, с вашим предложением.
Я видел, что он неискренен и даже, может быть, втайне потешается надо мной, и потому рассердился:
— Довольно ваших издевок! Я ведь могу и передумать! Я ведь могу вас с Витольдом, обоих, сдать властям! А Витольда потом вообще уволю к чертовой матери.
— А, ну попробуйте, — кивнул Свинчаткин без малейшего признака страха или раскаяния. — Конечно же, попробуйте. Я даже намерен настаивать. Мне весьма любопытно будет это наблюдать.
Мы посидели молча друг против друга. Затем я криво пожал плечами:
— Что вы от меня, в конце концов, хотите?
— Я уже сказал — что. Позвольте моему парню остаться в доме. Витольд сделает остальное. А я уйду. Прямо сейчас.
— Прелестно, — буркнул я. — «Ты победил, галилеянин». Лично я нечеловечески устал, я замучен, разозлен, раздражен и немедленно отправляюсь к себе. Очень не хочется говорить вам «до свидания», любезный Матвей… э… не знаю по батюшке, да и знать не хочу. Я бы предпочел сказать «прощайте», но, кажется, мои желания в этом доме теперь мало что значат.
Я столкнулся с безупречно одетым и причесанным Витольдом на лестнице. Он уставился на меня тревожным, темным взором. Не знаю, что он предполагал услышать. «Вы уволены» или «Сюда уже едет полиция». Или даже практически невозможное: «Я тайно вызвал ксенотерапевта и посулил ему любые деньги за исцеление больного».
Я не ощущал никакого удовольствия от его тревоги и потому вполне буднично сказал:
— Распорядитесь насчет чая. Я буду в кабинете. И разберитесь там наконец со своими гостями. Мне не хотелось бы постоянно натыкаться на них в доме.
Витольд просиял — таким я его тоже еще никогда не видел, — коротко поклонился и быстрым шагом удалился к себе в комнатушку.
В ожидании чая я устроился на втором этаже, в уютном, набитом книгами, журналами и безделушками кабинете. (Горничная, по счастью, уже удалилась оттуда). Мне требовалось перевести дух после поездки в электроизвозчике и впечатлений, полученных по прибытии в усадьбу.
Рассеянно я почитывал какой-то роман с оторванной обложкой. В романе описывались приключения двух молодых людей, оказавшихся на паруснике, капитан которого сошел с ума прямо в открытом море. Корабль попал в бурю, разбился о рифы — и так далее. Очень увлекательно, хотя местами автор впадал в многословную патетику и начинал повторяться, особенно при описании грандиозной морской стихии и противостоящего ей человеческого духа. Дух и стихия попеременно одерживали победы друг над другом, а герои романа переходили от отчаяния к горделивой уверенности.
На пятидесятой странице я задремал. Витольд разбудил меня, явившись с чашкой чая и тарелкой кексов.
Обычно он никогда самолично не подавал мне чай в библиотеку (это была обязанность Макрины), и я мгновенно оценил значение этого жеста.
— Подлизываетесь, Безценный?
— Вовсе нет, — отвечал он невозмутимо, — просто нашел лишний повод поговорить с вами.
— Вы могли поговорить со мной без всякого повода, — сказал я.
— Ну, мне так удобнее, — объяснил Витольд. Он оглянулся на дверь и спросил: — По приезде встречали вы Макрину?
— Это имеет какое-то значение? — удивился я.
— Если вам несложно, просто ответьте — да или нет, — настаивал Витольд.
— В таком случае — да, встречал. Она была здесь, вытирала пыль с коллекции собачек.
— А, хорошо… — проговорил Витольд, размышляя о чем-то своем.
Я взял кекс и засунул себе за щеку целиком. Теперь я мог молчать и никак не реагировать на его слова.
— Между прочим, у фольдов принято переносить физическую боль не так, как у нас, — заметил Витольд.
— М-м-м? — спросил я.
— Обыкновенный русский мученик страдает молча, — пояснил Витольд. — Он до последнего будет стискивать зубы, двигать желваками, жмурить глаза и кривить рот, но постарается не проронить ни звука. Чтобы не радовать ни врагов, подвергающих его пытке, ни медсестричку, которая дремлет поблизости со шприцем и только о том и мечтает, как всадить иглу с болеутоляющим тебе в вену. Фольды же при малейшем недомогании кричат как можно громче и бьются всем телом. Между прочим, крик является природным болеутоляющим, — прибавил Витольд. — Вы знали?
— М-м-м, — отозвался я, в смысле «нет».
— Теперь будете знать. Пораните палец перочинным ножом — кричите во всю мощь. Просто даже ради эксперимента. Почувствуете облегчение.
