— Мог бы зажечь свою лампу, — возразила девушка. — Если ты так плохо видишь в темноте, то почему ходишь без огня?
— Потому что я хожу знакомой дорогой, — ответил он. — Мне не требуется огонь. Я двигаюсь на ощупь. К тому же я совершенно не заинтересован в том, чтобы меня видели.
— Так ты скрываешься?
— Нет, чума на тебя, глупая девка! Никто не скрывается. Просто у человека могут быть тайны. Это естественное право каждого.
— У человека? — переспросила она язвительно. — Но ты не человек.
— Положим… у не-человека тоже случаются тайны, — не сдавался ее собеседник. — Даже у собак бывают кое-какие секреты.
— Согласна, — кивнула она. — Но если ты не зажигаешь лампу, то зачем же ты берешь ее с собой?
— Потому что я плохо вижу в темноте, — был ответ.
Они помолчали.
Он смотрел на нее во все глаза. Он разглядывал ее лицо не так, как это делали другие: не украдкой, а открыто, с искренним любопытством.
Потом он спросил:
— А как, по меркам людей, ты считаешься красивой?
Она даже замерла от подобной дерзости. Но он улыбался так спокойно и дружески, что она отбросила всякие сомнения и просто ответила:
— Нет, по меркам людей я просто ужасна. Я никакая, понимаешь? Я даже, по большому счету, не некрасивая. Просто ничто, пустое место.
— Да, это ужасно, — согласился он. И погрузился в раздумья. Наконец он заговорил опять: — А для чего ты идешь в замок?
— Ищу работу. А ты?
— Я? — Он пожал плечами. — Иногда я здесь живу. А иногда — в другом месте. А какую работу ты ищешь?
— Самую грубую и грязную, — ответила девушка с горечью. — Такую, за которую никто больше не возьмется.
— Достойное стремление, — одобрил он. — Свидетельствует о недюжинном мужестве и самоуверенности.
Она покосилась на него недоверчиво.
— Одобряете?
— Если быть точным, то это не мое дело…
Он растянулся на земле, заложил руки за голову, устремил к звездам свой длинный острый нос. От его волос и глаз исходило слабое свечение, как от старой гнилушки.
Неожиданно он расхохотался.
— Ты только представь себе: пробираюсь я к замку знакомой тропой и вдруг спотыкаюсь о нечто! А нет ничего более неприятного, доложу я тебе, чем человеческое тело, если об него споткнуться. Особенно — живое человеческое тело, когда оно внезапно начинает содрогаться и двигаться. Труп — еще куда ни шло, он твердый, но живое… — Его передернуло при одном только представлении об этом.
— Очень смешно, — сухо отозвалась Ингильвар. — А теперь замолчите, пожалуйста, потому что я хочу спать.
— Это ты врешь, предположим, — заявил он. — Ничего ты не хочешь спать.
— Хочу!
Он приподнялся на локте и устремил на нее свои горящие глаза.
— Нет! — прошипел он. — Не хочешь! Ты хочешь болтать со мной.
— Почему? — вскинулась она.
— Потому что мне скучно. Потому что я просто не в силах лежать рядом с кем-то одушевленным, кто не труп, и молчать.
— Я думала, только женщины не в состоянии молчать, если видят кого-нибудь живого, — заметила Ингильвар.
— Каждый истинный мужчина всегда немного женщина, иначе его трудно назвать в полной мере личностью, — сказал незнакомец. — Ты уже видала господина Лутвинне? Мужчина хоть куда, хоть и эльф, а носит женское имя.
— Читать чужие мысли нечестно, — сказала Ингильвар.
— Я? — Он приложил ладонь к груди. — Клянусь тебе молоком моей матери, у меня и в мыслях не было читать твои мысли…
— Врете.
— Я?
— Да, да. Вы — врете. Читаете мои мысли, нарочно пнули меня ногой, чтобы я проснулась и болтала с вами, потому как ворота закрыты до утра, а вам, видите ли, скучно.
— Это самая логичная, самая исчерпывающая и самая ошибочная обвинительная речь из всех, какие мне только доводилось слышать в мой адрес.
— Ладно, — сдалась Ингильвар. — Я согласна. Будем болтать. О чем?
— Начинай! — потребовал он.
— Я? — изумилась она. — Но я хочу спать.
— Мы уже установили, что ты врешь, что спать ты не хочешь… Так что начинай первая. О чем бы тебе хотелось поговорить?
— Как вас зовут?
— Моран Джурич. Или Джурич Моран. А как тебе больше нравится?
— Просто Моран.
— «Просто»? Но Моран — это совсем не просто! — он разгорячился, даже стукнул кулаком по траве. — Поверь мне, глупая женщина, быть Мораном — это, знаешь ли, занятие… Такое занятие, которое отнимает все твои силы. Если бы ты была, к примеру, Мораном, ты на собственной шкуре испытала бы, насколько это непросто. Проклятье! Да ты бы лопнула по всем швам в первые же три дня пребывания в статусе Морана. А ты говоришь «просто».
Он задохнулся от возмущения.
— А меня зовут Ингильвар, — продолжала девушка. — Можете прочитать все мои мысли на сей счет.
— Если ты настаиваешь, — пробормотал Моран.
Некоторое время он молчал. Даже если он и рылся в ее мыслях и воспоминаниях, Ингильвар ровным счетом ничего не чувствовала. Неожиданно Моран засмеялся.
— Лутвинне на всех производит сильное впечатление, — сказал он. — Такое уж он существо. Выглядит сущим недотепой, которого надо оберегать от сквозняков и дурной компании. Неотразимо для женщин, особенно жалостливых и с выраженным материнским инстинктом.
Ингильвар зашипела сквозь зубы, но Моран не обратил на ее недовольство никакого внимания.
— А потом он, не переставая рассеянно жевать губами и сочинять в уме бесполезные стишки, убивает пару-другую монстров и превращает в кровавый фарш десяток менее существенных врагов. После чего моет руки и спрашивает у дворецкого, не пора ли подавать обед. Да, это его любимый трюк.
— Трюков не было, — сказала Ингильвар. — Только монстр.
Моран Джурич насторожился:
— Монстр? Какой?
— Разве вы не увидели его в моих мыслях?
— В твоих мыслях я увидел только, что ты по уши влюбилась в Лутвинне, но это-то как раз не новость, — ответил Моран. — В Лутвинне все влюбляются. Все девчонки по очереди, и человеческие дочери, и эльфийские. А потом он неизбежно начинает бесить. Ты даже представить себе не можешь, как он умеет раздражать! В мыслях он постоянно бродил где-то далеко, очень далеко от тебя. Там, куда нет хода никому, даже его матери. Впрочем, его мать уже очень давно никто не видел. Говорят, она оставила замок потому, что не в силах жить среди людей. Встречаются такие эльфы, у которых от человеческого запаха делается сыпь по всему телу, никогда не слыхала? Ну, для мужчин и воинов это, понятное дело, полная ерунда, — подумаешь, какая-то красная сыпь, пусть даже и с коростой, — а вот эльфийские дамы сильно страдают. Беспокоятся за свою красоту. Вот она и…
