Эахельван пожевал губами. Он остановился, огляделся, нашел удобный камень и уселся на него. Эопта встал рядом, глядя на рассказчика сверху вниз.
— Садись, — сказал Эахельван. — На землю, так, чтобы я мог тебя лучше видеть. После тех людей, с которыми я имел дело в замке, читать по твоему лицу — это все равно что рассматривать книжку с картинками, в то время как иные из замковых обитателей куда труднее в этом смысле, чем полустершиеся старинные письмена…
Он хмыкнул, видя, как вытягивается физиономия Эопты.
— Однажды некий воин узнал секрет Ингильвар и потребовал от нее неких услуг. Теперь можешь сально ухмыляться и думать самое скверное, потому что этот воин мало чем отличался от тебя, Эопта. Ингильвар, впрочем, отказала ему, и тогда он прилюдно обвинил ее в обмане. Ингильвар носит волшебное платье, с помощью которого всем отводит глаза! Ингильвар не та, за кого себя выдает!
Эахельван тихонько засмеялся. Эопта терпеливо ждал окончания истории.
— Уличенная при всех, Ингильвар не стерпела позора. Она просто сняла с себя волшебное платье и бросила его на землю. Да, да, несчастный фантазер, она осталась стоять перед собранием совершенно голая. И тут-то выяснилось, что платье не просто являло сущность этой женщины; платье сумело изменить ее внешность таким образом, что наружность Ингильвар теперь в точности соответствовала ее внутреннему содержанию.
— То есть, она на самом деле стала красоткой? — уточнил Эопта.
— История закончена, можешь задавать вопросы… Да, она действительно стала красоткой, если так тебе понятнее.
— А где это платье?
— Смотришь в корень, как и положено существу твоего племени, крестьянин. Я перечитал в замке все книги, где содержалось хоть какое-то упоминание об Ингильвар и ее чудесном наряде. После чуда, которое совершил над нею подарок Морана, Ингильвар вроде бы просто бросила платье. Ну знаешь, как люди бросают ставшие ненужными вещи. А слуги, должно быть, подобрали его и спрятали в какой-нибудь сундук. О платье пока все.
— Негусто, — сказал Эопта.
— Достаточно, — возразил Эахельван. — Где-то имеется одежда, способная превратить тебя в того, кем ты хочешь быть. Это, по-твоему, негусто?
— Но где она, эта чудесная одежда?
— Вот самый важный вопрос… И к нему нас подводит дальнейшая история Ингильвар. Кстати, на будущее: умение читать книги не настолько бесполезно, как считается среди крестьян.
— И что, многое узнал ты из книг?
— Все, что я тебе рассказываю, — все это в хрониках, которые хранятся в замковой библиотеке.
— Книги часто врут.
— Люди тоже.
Эопта замолчал, озадаченно моргая. Похоже, мысль о лживости историй, рассказанных людьми изустно, поразила его в самое сердце.
Желая утешить своего собеседника, Эахельван прибавил:
— Книги и люди в этом отношении практически равноценны. И те, и другие могут соврать, а могут и сказать правду. Но книги удобнее тем, что их можно читать между строк и перечитывать по нескольку раз.
Он поднял палец, призывая к сугубому вниманию.
— Я изучал историю жизни Ингильвар и ее возлюбленного мужа, защитника Лутвинне. Кое-кто в замке посмеивается надо мной и над тем упорством, с которым я провожу мои изыскания среди пыльных книг, но поверь мне, у меня куда больше поводов смеяться над этими насмешниками! Знаешь ли ты, деревенщина, что самое главное в исследованиях, подобных моему? Не знаешь, конечно же, откуда тебе! Самое главное — задавать правильные вопросы. И какой бы ты вопрос задал первым?
Он победоносно посмотрел на Эопту. Тот пожал плечами. Теперь ему почему-то расхотелось высказывать свое мнение, хотелось просто слушать.
— Не знаю… Как они справились с тем, что она смертная, а он — эльф? — попытался блеснуть Эопта, но в ответ (как и предполагал) получил лишь язвительное фырканье.
— Лишнее доказательство твоей косности и ограниченности. Нет, я начал с самого начала — с имен. Почему защитник Лутвинне, храбрый воин, в чьей мужественности никогда не возникало никаких сомнений, носил женское имя?
— Что?! — подскочил Эопта.
— «Лутвинне» — женское имя, как и «Махонне», например, — пояснил Эахельван. — Твои предположения?
— Возможно, защитник был… не знаю… переодетой женщиной.
— В таком случае, Ингильвар заметила бы это.
— Но она могла просто не выдавать подругу. Или…
— Нет, — перебил Эахельван, — это исключено. Лутвинне видели без одежды, и не только его жена. Он всегда был мужчиной.
— Ты же сам рассказывал об одежде, которая и не такие штуки способна выделывать. Может быть, он носил специальную одежду… — Эопта упрямо пытался отстоять свою гипотезу, не столько потому, что сам был убежден в ее правильности, сколько из желания доказать собеседнику свою способность мыслить не только как крестьянин, но и как заправский теоретик.
— Одежда, если ты внимательно слушал, не просто отводила людям глаза, но и совершала превращение плоти. Так что если Лутвинне и был когда-то женщиной — предположение дикое, но пусть пока будет! — то очень-очень давно он стал стопроцентным мужчиной. Другие идеи у тебя есть?
Эопта покачал головой, сдаваясь.
— Все дело в замке, — тотчас сказал Эахельван.
— Я не понимаю…
— Сейчас поймешь.
Эахельван увлекся, излагая свою теорию. Ему было уже безразлично, кто его слушатель, начитанный коллега, друг и доброжелатель или ограниченный крестьянин, злой на целый свет за собственную неудачную долю.
— Любой замок, любое укрепление — женского рода.
— «Замок» — мужского рода, — возразил Эопта.
— Ха! Это только грамматически, но мистически, сверхрационально замок — такая же женщина, как и любая другая женщина. Замок осаждают, его добиваются, его охраняют, берегут, украшают… Он — кормилица, мать, возлюбленная. При виде замка сердце воина замирает, а потом наполняется теплом и расширяется в груди. Впрочем, тебе не понять.
— Нет, я понял. Замок подобен женщине, — проговорил Эопта спокойно. Он сам удивлялся этому спокойствию. Очевидно, число оскорблений, изрыгаемых Эахельваном, перешло критическую черту. Теперь Эопта не чувствовал ни обиды, ни злости, ни даже желания что-то доказывать. В данном положении у него было только два способа действий: либо убить наглого старикана, либо стать выше его грубости и пропускать все колкости мимо ушей, запоминая и усваивая то важное, что он излагает.
— Тот, кого мы называем «защитником», на самом деле, в истинном смысле своего служения, является, скорее, «воплощением», «манифестацией» замка, — продолжал Эахельван. — Так, Гонэл идеально подходит для своей роли. Великолепная женщина, красивая, сильная, очень женственная. Видишь ли, у женщин гораздо больший жизненный диапазон, чем у мужчин. Ни один из нашего брата не в состоянии пасть так низко, как их сестра, но ни один из нас не в силах и взлететь на такую высоту…
