– Какая? – спросил Хонно, завороженно следя за движением черного скрюченного пальца одноглазого Нуххара.
– Нищая! – отрезал Нуххар. – Ну виданное ли дело, чтобы троллиха выходила замуж как нищая? Да еще такая богатая троллиха, как Бээву! У нее одни только волосы весят больше, чем целая корова.
– Это справедливо, – сказал Хонно и закрыл глаза.
Нуххар убрал палец, предварительно поцеловав себе ноготь. Затем он выбросил вперед кулак.
– Вторая вещь, – сказал он, – это башмаки. Я сам видел, как они летели с ее ног, когда она катилась по склону, – у ее отца очень тяжелая рука, доложу я тебе! Никогда еще не доводилось мне наблюдать такого замечательного отцовского тычка.
– Мне неприятно слышать такое о Бээву, – проговорил Хонно, но Нуххар только отмахнулся:
– Я не о Бээву говорю, а об ее отце. Многие троллихи ходят босыми в знак того, что не намерены покидать седло, разве что для того чтобы перейти на шелковый пол шатра или на мягкие ковры, но Бээву – другая. Она любит бегать пешком, и у нее отличнейшие башмаки из пестрой кожи, вышитые по краю и с крепкими каблуками.
– Ты следил за ней! – воскликнул Хонно. – Теперь я понял. Наверное, ты и сам не прочь был бы на ней жениться. Иначе для чего тебе так внимательно к ней приглядываться?
– Я – настоящий тролль, – гордо сказал Нуххар, – хоть у меня и только один глаз. Такому, как я, довольно одной только моей любви, и моя любовь может существовать без обладания. Она кормится собой, как девочка, грызущая ногти, и не содержит в себе ни малейшей толики себялюбия. Если есть в моей любви какое-либо отдельное «-любие», то это лишь бээвулюбие, которое подразумевает, что я желаю ей счастья. Я хорошо узнал ее, пока подглядывал за ней на пастбище и у нее дома. Ей нужен такой муж, как ты: влюбленный, глуповатый и рохля, но при этом с благородным сердцем. Ты отвечаешь всем ее требованиям.
– Она пока что ничего от меня не требовала! – сказал Хонно, несколько уязвленный. Ему, естественно, не понравилось, что его называют рохлей.
– Она просто еще не знает, что может потребовать от тебя все потребное и получить это, – ответил Нуххар. – Но она узнает; а пока что ты должен отыскать ее бусы и башмаки.
– Угу, – сказал Хонно.
Нуххар поднялся, громко икнул, провел ладонью по остриженной голове, крякнул, качнулся, едва не своротил собственную хижину, засмеялся и вышел наружу. Хонно откинулся к стене, закрыл глаза. У него сильно кружилась голова – и от браги, и от мыслей о Бээву. Он облизал губы и ощутил вдруг вкус от розового молока испорченных коров.
Вернулся Нуххар; он нес с собой еще один кувшин с брагой, а под мышкой у него был здоровенный кусок плохо прожаренного мяса, так что вся одежда Нуххара пропиталась жиром, кровью и копотью.
– Перекусим, – предложил Нуххар.
Они уселись рядком, толкаясь плечами, и впились зубами в один кусок. Это сблизило их еще больше.
Несколько раз в щели между дверью и косяком Хонно ловил голодный взгляд блестящих звериных глаз. Все три зверя сидели там и следили за тем, как тролли едят плохо прожаренное мясо, но врываться в хижину не смели.
Неожиданно Нуххар выпустил мясо из зубов и стукнул себя кулаком по голове.
– Третье, – сказал он. – Я совсем забыл рассказать тебе про третью вещь, которую потеряла Бээву.
Хонно открыл глаза и мутно посмотрел на своего собеседника. Тот что-то говорил: шевелил губами, двигал бровью над живым глазом, моргал и кивал весьма убедительно… Но ни одного слова Хонно не услышал.
* * *
Когда старшая дочь женщины увидела, как охранник застрелил тролля, она пришла в настоящую ярость и с кулаками набросилась на убийцу. Он, не задумываясь, выстрелил в молодую троллиху: ведь она не была человеком и к тому же угрожала его жизни. Если бы этот охранник был троллем, он не посмел бы даже поднять руку, чтобы закрыться, вздумай девочка его ударить. Но охранник, как только что упоминалось, был человеком, и это говорило отнюдь не в его пользу.
Старшая дочь женщины подпрыгнула очень высоко, да еще повернулась прямо в воздухе, так что вся ее одежда распахнулась и разлетелась веером. Поэтому пули, выпущенные охранником, растерялись и не знали, какую мишень им поражать, и они пронзили каждый лоскуток на одежде девочки-троллихи, однако не задели ее тела.
А она упала прямо на своего врага и вонзила ногти ему в горло.
Пистолет дернулся еще один раз и бесцельно пальнул в пол, а потом вывалился и издох.
Тем временем младшая дочь уселась верхом на поверженную охотницу и принялась разбивать ей лицо кулачками. Девочка попадала то в глаз врагини, то в ее скулу, то в губу и воинственно вскрикивала при этом. А потом она вскочила, сорвала с охотницы связку ключей, которую та носила на шее (голова охотницы звучно стукнулась об пол), и побежала к решеткам.
Обжигая пальцы, девочка в розовом платье открывала клетку за клеткой, все ближе подбираясь к матери: та могла подождать, ведь она потеряла сознание и не видела большей части из происходящего. Тролли выбегали наружу и, ополоумев, рвались к выходу, и скоро уже они забили собой весь тоннель. Земля под горой тряслась и вздрагивала, так много троллей лезло по подземному ходу одновременно.
А дети вытащили из клетки свою мать.
Она уже пришла в себя и уселась на полу.
Молодые тролли стояли перед ней: девочка в розовом платье с пламенем на середине ладошки, девушка в одеянии из лохматых джинсовых лент, мальчик с кровавой улыбкой и горбатый уродец с опаленной и грязной шерсткой.
Мама поцеловала их всех по очереди, и младшего, испачканного ребенка – крепче всех.
А охотница, чуть живая, смотрела на них с ненавистью.
* * *
– Как ты думаешь, – сказала Енифар своему собеседнику-троллю, – почему та женщина, та троллиха, мать четверых детей, вдруг очутилась в большом городе? Было бы куда проще для нее, если бы она жила в мире троллей. Судя по всему, она была храбрая, вежливая и хорошо воспитывала своих детей. Она прожила бы там, у вас, в большом почете.
– Я думаю, – ответил тролль медленно, – что она тоже была подменышем. Когда-то давным-давно какого-то безвестного человеческого ребенка обменяли на троллиного. Человеческое дитя в троллином мире обычно не доживает до зрелых лет. Что-то не так обстоит с нашим солнцем, оно сжигает белокожих, как бы мы их ни оберегали. А вот троллиное дитя – другое дело; в мире людей оно может считаться некрасивым, или неприспособленным, или сущеглупым, но умирать оно не умирает и становится взрослым и старым, а иногда даже делает неплохую карьеру.
– Думаешь, и я могла бы в конце концов приспособиться к жизни среди людей? – недоверчиво спросила Енифар.
Тролль покачал головой.
– Никогда я такого не думал, Енифар! Ты слишком знатна для того, чтобы навсегда оставаться с людьми, да еще с крестьянами… Так ведь и та женщина, подумай-ка хорошенько, тоже приспособилась весьма плохо, хоть и жила не с крестьянами, а в большом городе, где все дома каменные и гораздо меньше грязи и тяжелой работы. И все-таки она оставалась там совершенно чужой. Будь иначе, с ней не случилось бы всех этих приключений.
