Подведя незадачливого вестника к дверям императорских покоев, один из стражей остался сторожить его, а второй вошел в комнаты. До Ипполита донесся слабый голос:
— Свершилось?
— Нет еще, государь, — послышался ответ стражника. — Здесь один из изменников. Что нам делать с ним?
— Я не изменник! — закричал что было силы Ипполит. — Почему меня так называют?
Стражник, бывший с ним, сильно ударил Ипполита по щеке:
— Молчи! Ты был с этим предателем, с Тирантом! Как ты уцелел, когда все прочие погибли? Бежал вместе со своим господином?
— Я не понимаю, о чем здесь идет речь. — Ипполит закусил губу. — Похоже, многие во дворце сошли с ума. Это меня пугает.
Стражник не ответил.
Император сказал:
— Пусть предатель убирается из дворца и из моей империи. Я все еще государь и, покуда жив, не желаю видеть здесь никого, кто является ко мне от имени Тиранта Белого.
Ипполит рванулся с места и закричал:
— Дайте мне поговорить с императором!
Принцесса услышала крики и вошла в покои отца:
— Нужно выслушать его, отец.
Ей хотелось еще раз увидеть Тиранта перед неизбежной гибелью. И пусть это даже будет не сам Тирант и даже не его изображение, а лишь отражение, что сохранилось в глазах изменника, — лживое отражение лживого лица, живущее в глубине чужих зрачков…
Император приказал, чтобы Ипполита ввели в его спальню, и связанного рыцаря бросили посреди комнаты на пол, направив на него острия пик.
Принцесса уселась на постели и разложила вокруг себя широкие черные юбки, а ее отец император встал рядом и сильно сжал руку дочери. Императрица тоже вышла из своих покоев и притаилась в глубине комнаты.
Она видела, что пленник молод и, должно быть, хорош собой; жестокое обращение, которому он подвергся, оставило глубокую кровоточащую царапину на его скуле, и при виде этой юной крови у государыни судорогой свело сердце.
Она была моложе мужа не менее чем на двадцать лет; ей минуло тридцать пять, и она находилась в последнем расцвете женской красоты, на грани увядания. Ни один мужчина давно уже не смотрел на нее с вожделением, и происходило это потому, что она была супругой императора, и ни один рыцарь не решался избрать ее своей дамой и ухаживать за нею.
Но Ипполит не знал о том, что вторая женщина в этих покоях — сама императрица, поэтому он окинул ее быстрым взором и мгновенно оценил пышность ее груди и горячую полноту талии и бедер. И таково уж свойство молодости, особенно той, что воплощается в мужчине, что Ипполит, связанный и избитый, все-таки не утратил способности интересоваться женщинами.
Он встретился с императрицей взглядом и чуть заметно улыбнулся ей. И вдруг она ощутила, как странный, давно забытый покой нисходит в ее душу, и улыбнулась в ответ.
— Мне жаль видеть ваше величество в такой печали, — сказал Ипполит, поворачиваясь к императору. — Я не знаю причины столь ужасного состояния и только смею надеяться, что мое известие развеселит вас.
— Как ты смеешь говорить со мной о веселье? — тихо спросил император. — Ты, изменник, бежавший вместе со своим господином с поля боя!
— Клянусь моей рукой. — Ипполит передернул плечами, потому что руки у него были связаны за спиной, — на моей памяти никто не бежал с поля боя, ни окаянные турки, которые сражались как звери и во множестве погибли, пав с честью, ни тем более христианские рыцари. А мой господин и друг Тирант и по сей час остается на поле боя… Он прислал меня рассказать о великой победе, которую одержал под Алакрионом. И я готов отказаться от спасения моей души, если Тирант не сжег мост через Трансимено, и не утопил тысячи турок в реке, и не обратил оставшихся в бегство!
Император вдруг закатил глаза и опустился на кровать. Дыхание с хрипом вырвалось из его груди. Принцесса закричала:
— Позовите лекаря! Государю дурно, нужно пустить кровь!
А императрица обратила пылающее гневом лицо к стражнику и приказала:
— Развяжите же этого рыцаря! Вы ведь видите, что он говорит правду!
И с Ипполита сняли веревки, а второй стражник побежал разыскивать лекаря.
* * *
— …А я говорю: «Убери от меня свои руки, грязное животное!» — со смехом рассказывал Ипполит, вернувшись в лагерь под Алакрионом.
Тирант, Диафеб и некоторые другие рыцари, и в их числе отец Ипполита сеньор Малвеи, слушали рассказ и не знали, плакать им или смеяться.
— А что стражник? — спросил Диафеб с любопытством.
— Выпучил на меня свои глупые глазищи и спрашивает: «Разве ты не желаешь, чтобы тебя освободили?» Я говорю: «Нет уж, благодарю покорно! Вы меня связали и причинили мне немало неудобств, но теперь я требую, чтобы мне возместили ущерб. Так что пусть веревку снимает с меня эта прекрасная дама, которая за меня заступилась!»
— Боже! — Тирант улыбался от уха до уха. — Императрица!
— Да я ведь не знал, что это императрица! — оправдывался Ипполит.
— За кого же вы ее приняли в таком случае?
— За прислужницу.
— Вот глупости! — Диафеб покачал головой. — Что бы стала делать прислужница в спальне императора?
— Да я не об этом думал, — признался Ипполит. И прибавил: — Я про себя так рассчитал, что императрица должна быть старая. Ибо мужчины подобны вину, а женщины — пиву, и если мужчина с годами становится лучше, то женщина только портится. Увядает ее красота, а вместе с красотой она теряет и рассудительность, и доброту.
— Похоже, сын мой, — вмешался сеньор Малвеи, — в мое отсутствие тебя кто-то научил дурному. Что за мысли у тебя в голове?
— Это глупые и случайные мысли, отец, — сказал Ипполит. — В общем, я подумал, что императрица должна быть стара и страшна, а та дама была молода и красива.
Тирант поднял бровь. Он помнил, что государыня ему не понравилась. У нее холодные, вялые, влажные руки, и она любит поговорить о болезнях.
— Когда она прикоснулась ко мне, — промолвил Ипполит мечтательно, — прохлада ее ладоней уничтожила всю мою боль. У нее такая нежная кожа! И она заговорила со мной о том, как меня покалечили, пока били по пути в королевскую опочивальню, а потом приложила к моей царапине душистый платок.
— А что принцесса? — спросил Диафеб. Он знал, что Тирант не решится заговорить о Кармезине, и нарочно перевел разговор на другую тему.
— Кармезина? Она была занята отцом, — отозвался Ипполит равнодушным тоном. — Потому что император, истерзанный страданиями и внезапными известиями, вдруг потерял сознание. Пока лекарь пользовал его, императрица и я — мы вместе находились рядом и не упустили ничего из происходящего. Мы смотрели, как он наполняет кровью государя блюдо, как перетягивает его руку, а затем укладывает в постель. Принцесса сама принесла отцу теплое покрывало и укутала его. А потом сидела рядом и держала его за руку, пока он не заснул.
