Но в большом метро их никто не ждал, а взломать гермозатвор
было не под силу ни одному человеку. Обритый обследовал створку, пытаясь найти
слабое место или секретный замок, но Саша знала: с этой стороны никаких замков
нет. Дверь открывается только наружу.
— Будете здесь. Я на разведку. Проверю затворы во втором
туннеле, поищу вентиляционные шахты, — пролаял он; помолчал и зачем-то добавил:
— Я вернусь.
Сказал и исчез. Старик подобрал валявшиеся вокруг ветки и
доски, запалил тщедушный костерок. Уселся прямо на шпалы, запустил руки в
заплечный мешок и принялся перерывать свое имущество. Саша опустилась рядом с
ним, притаившись, наблюдая. Старик разыгрывал странный спектакль — то ли для
нее, то ли для себя самого. Выудив из рюкзака потрепанную и перепачканную
тетрадку, он бросил опасливый взгляд на Сашу, бочком отодвинулся от нее
подальше и сгорбился над бумагой. Тут же вскочил с подозрительной для своих лет
прытью — проверить, действительно ли обритый ушел. Неуклюже прокрался с десяток
шагов к выходу из туннеля, никого там не обнаружил и решил, что этих мер
предосторожности будет довольно. Прислонился спиной к воротам, загородился от
Саши мешком и с головой погрузился в чтение.
Читал он беспокойно: что-то невнятно гундосил, потом снял
перчатки, достал флягу с водой и стал зачем-то сбрызгивать свою тетрадь водой.
Почитал еще немного и вдруг принялся тереть руки о штанины, досадливо хлопнул
себя по лбу ладонью, зачем-то потрогал противогаз и снова кинулся читать.
Заразившись его волнением, Саша отвлеклась от своих раздумий и подобралась
поближе; старик был слишком захвачен, чтобы заметить ее маневры.
Его блеклые зеленые глаза, наливаясь светом костра,
лихорадочно блестели даже сквозь стекла противогаза. Время от времени он с
видимым трудом выныривал обратно — за глотком воздуха. Оторвавшись, опасливо
всматривался в далекий пятак ночного неба в конце туннеля, но тот был чист:
обритый человек пропал с концами. И тогда тетрадь опять поглощала его целиком.
Теперь она поняла, зачем он поливал бумагу водой: пытался
расклеить слипшиеся страницы. Видимо, поддавались они плохо, один раз он
вскрикнул так, словно порезался: случайно порвал один из листов. Чертыхнулся,
обругал себя и тут увидел, как пытливо она его разглядывает. Смутился, снова
поправил противогаз, но заговаривать с ней не стал, пока не дочитал все до
конца.
Потом подскочил к костру и швырнул в него тетрадь. На Сашу
он не смотрел, и она почувствовала: сейчас дознаваться не стоит, соврет или
смолчит. Да и были вещи, которые ее тревожили сейчас куда больше. Прошел,
наверное, целый час с тех пор, как ушел обритый. Не бросил ли он их как
ненужную обузу? Саша подсела поближе к старику.
— Второй туннель тоже закрыт, — произнесла она тихо. — И все
ближние шахты замурованы. Есть только этот вход.
Тот рассеянно посмотрел на нее, с заметным усилием
сосредоточиваясь на услышанном.
— Он найдет способ попасть внутрь. У него чутье, — он
замолк, и спустя минуту, будто не желая быть невежливым, спросил: — Как тебя
зовут?
— Александра, — серьезно представилась она. — А тебя?
— Николай… — начал было он, протягивая ей руку, и вдруг,
словно передумав, судорожно отдернул ее, прежде чем Саша успела к нему
притронуться. — Гомер. Меня зовут Гомер.
— Странная кличка, — повторив за стариком, протянула Саша.
— Это имя, — твердо сказал Гомер.
Объяснить ему, что пока они с ней, двери не откроются?
Ворота вполне могли оказаться распахнуты настежь, приди эти двое сюда одни. Это
Коломенская отказывается отпустить Сашу, наказывает ее за то, как она поступила
с отцом. Девушка сбежала, натягивая цепь, но разорвать ее не смогла. Станция
вернула ее к себе один раз, вернет и другой…
Эти мысли и образы, сколько бы она их ни отгоняла, как
кровососущий гнус, отлетали от нее на расстояние вытянутой руки, а потом
возвращались и кружили, кружили, лезли в уши, в глаза.
Старик еще спрашивал Сашу о чем-то, но она не откликалась:
пелена слез застила ей глаза, а в ушах звучал отцовский голос, повторяющий:
«Нет ничего ценнее человеческой жизни». Настала минута, когда она по-настоящему
поняла его.
* * *
То, что творилось на Тульской, больше не было для Гомера
загадкой. Все объяснилось проще и страшнее, чем он воображал. Но история еще
более страшная начиналась только теперь вместе с расшифровкой найденного
блокнота. Дневник оказался для Гомера черной меткой, билетом в один конец, и,
получив его на руки, старик уже не мог от него избавиться, сколько бы он ни
старался его сжечь.
Кроме того, его подозрения, касающиеся Хантера, теперь
подкреплялись весомыми, однозначными уликами, хотя Гомер не имел ни малейшего
представления, что ему с ними делать. Все, что он прочел в дневнике, полностью
противоречило утверждениям бригадира. Тот попросту лгал, и лгал осознанно.
Старик должен был разобраться, во имя чего была эта ложь, да и был ли в ней
какой-то смысл. От этого зависело и то, решится ли он следовать за Хантером
дальше, и то, обернется ли его приключение героическим эпосом или кошмарной
безоглядной бойней, у которой не останется живых свидетелей.
Первые пометки в блокноте были датированы днем, когда
караван без потерь миновал Нагорную и вошел на Тульскую, не встретив никакого
сопротивления…
«Почти до самой Тульской туннели тихие и пустые. Двигаемся
быстро, хороший знак. Командир рассчитывает вернуться не позже завтрашнего
дня», — докладывал погибший связист. «Вход на Тульскую не охраняется. Отправили
разведчика. Пропал», — беспокоился он несколько часов спустя. «Командир принял
решение двигаться к станции всем вместе. Готовимся к штурму». И еще через
некоторое время: «Не можем понять, в чем дело… Разговариваем с местными. Плохо дело.
Какая-то болезнь». И вскоре он разъяснял: «Несколько людей на станции поражены
чем-то… Неизвестное заболевание…». Очевидно, караванщики пытались оказать
больным помощь: «Фельдшер не смог найти лекарство. Говорит, похоже на
бешенство… Испытывают чудовищную боль, невменяемы… Бросаются на других». И тут
же: «Ослаблены болезнью, не могут причинить серьезного вреда. Беда в другом…»,
— тут страницы, как назло, ссохлись, и Гомеру пришлось разливать их водой из
своей фляжки. «Светобоязнь. Тошнота. Кровь во рту. Кашель. Потом распухают…
Превращаются в…», — слово было старательно зачеркнуто. «Как передается, неясно.
Воздух? Контакт?», — это уже на следующий день. Отряд задерживался.
«Почему не доложили», — спросил себя старик и сразу
вспомнил, что где-то уже видел ответ. Перелистнул… «Связи нет. Телефон молчит.
Возможно, диверсия. Кто-то из изгнанных, чтобы отомстить? Еще до нас
обнаружили, сначала вышвыривали больных в туннели. Один из таких? Перерезал
кабель?»
