Чадящая старая дрезина для Саши стала машиной времени из
сказок, которыми ее иногда развлекал отец. Она уносила девушку не от
Коломенской к Автозаводской, а возвращала из настоящего в прошлое. Хотя назвать
настоящим каменный мешок, где она провела последние годы, этот слепой отросток
в пространстве и во времени, могло прийти в голову только ей.
Она хорошо помнила свой путь в ту сторону: отец, связанный,
с вязаной шапкой на глазах и кляпом во рту, сидел рядом с ней, еще совсем
девочкой. Она все время плакала, и один из солдат расстрельной команды,
складывая пальцы, показывал ей разных зверей, тенями плясавших на маленькой
желтой арене, которая бежала по потолку туннеля наперегонки с дрезиной.
Отцу зачитали приговор, когда они уже пересекли мост:
революционный трибунал помиловал его, казнь заменена на пожизненную ссылку.
Столкнули на рельсы, кинули нож, автомат с одним рожком и старый противогаз,
помогли спуститься Саше. Солдат, показывавший ей лошадь и собаку, помахал
девочке рукой.
Не было ли его среди застреленных сегодня?
Ощущение, что она дышит чужим воздухом, стало сильнее, когда
она влезала в черный противогаз, снятый обритым с одного из тел. Каждый
крошечный отрезок ее дороги стоил кому-то жизни. Наверное, обритый все равно
застрелил бы их, но сейчас, когда Саша была рядом, она становилась
соучастницей.
Ее отец не хотел возвращаться домой не только потому, что
устал бороться. Он говорил, что все его унижения и лишения весят не больше, чем
хотя бы одна чужая жизнь. Страдал сам, чтобы не доставлять страданий другим.
Саша знала, что чаша, на которую были сложены все забранные им жизни, и так уже
находится далеко внизу, и отец просто пытался восстановить равновесие.
А ведь обритый мог вмешаться раньше, мог просто напугать
людей на дрезине одним своим появлением, обезоружить их без единого выстрела,
Саша была в этом совершенно уверена. Никто из убитых не был ему достойным
противником.
Зачем он так?
Станция ее детства оказалась ближе, чем она думала: не
прошло и десяти минут, как впереди замерещили ее огни. Подъезды к Автозаводской
никем не охранялись. Видимо, ее жители слишком полагались на запертые
гермозатворы. За полсотни метров до платформы обритый перевел двигатель на
малые обороты и, приказав Гомеру встать у руля, сам подобрался поближе к пулемету.
Дрезина вкатилась на станцию почти неслышно и
медленно-медленно. Или это время застыло для Саши, чтобы она успела за
несколько коротких мгновений все увидеть и все вспомнить?
В тот день отец оставил ее на своего ординарца, велев
спрятать, пока все не разрешится. Тот увел ее глубоко в станционное подбрюшье,
в одно из служебных помещений. Но даже оттуда было слышно, как одновременно
взревела сотня глоток, и он бросился обратно, чтобы быть рядом со своим
командиром. Саша метнулась по пустым коридорам следом за ним, выскочила в зал…
Они плыли вдоль платформы, и Саша смотрела на просторные
семейные палатки и оборудованные под конторы вагоны, гоняющих в салки ребятишек
и судачащих стариков, угрюмых мужчин, чистящих оружие…
А видела своего отца, стоящего во главе тонкой цепочки злых
и напуганных мужчин, пытающейся охватить и удержать необъятную, выкипающую
толпу. Она подбежала к отцу, прижалась к его спине. Он ошалело обернулся, стряхнул
ее и влепил затрещину подоспевшему адъютанту. Но что-то уже успело с ним
произойти. Строй, замерший со вскинутыми автоматами в ожидании команды открыть
огонь, получил отбой. Единственным выстрелом стал выстрел в воздух: ее отец
начинал переговоры о мирной передаче станции революционерам.
Ее отец верил: человеку даются знаки.
Надо только уметь видеть и правильно читать их.
Нет, время замедлилось не только для того, чтобы позволить
ей еще раз побывать в последнем дне детства. Вооруженных людей, поднимающихся
навстречу дрезине, она заметила раньше всех остальных. Видела, как обритый
неуловимым перетекающим движением оказался за гашеткой, как начал
поворачиваться в сторону удивленных дозорных толстый вороненый ствол.
Раньше старика услышала шипящий приказ остановить дрезину. И
поняла: здесь сейчас погибнет столько народа, что ей до конца жизни будет
казаться, будто она дышит чужим воздухом. Но Саша еще могла помешать расправе,
уберечь от чего-то невыразимо страшного и их, и себя, и еще одного человека.
Дозорные уже снимали автоматы с предохранителей, но возились
с ними слишком долго, отставая от обритого на несколько ходов.
Она сделала первое, что пришло ей в голову.
Вскочила и приникла к его бугристой железной спине, обняв
его сзади и сомкнув руки на неподвижной, будто не дышащей, груди. Он вздрогнул,
как если бы она ужалила его плеткой, замешкался… Опешили и изготовившиеся к
стрельбе автоматчики.
Старик понял ее без слов.
Дрезина рванулась с места, изрыгая черные горькие облака, и
станция Автозаводская унеслась прочь. В прошлое.
* * *
До самой Павелецкой никто больше не обмолвился ни словом.
Хантер высвободился из нежданных объятий, разжав руки девушки так, будто гнул
мешавший ему дышать стальной обруч. Мимо единственного блокпоста проскочили на
полной скорости, посланные с него веером пули впились в потолок над их
головами. Бригадир успел выхватить свой пистолет и ответил тремя беззвучными
вспышками. Одного, кажется, свалил, остальные слились со стенами, вжались в
неглубокие выступы тюбингов и так уцелели.
«Однако», — думал Гомер, посматривая на сникшую девчонку. Он
предполагал, что любовная линия завяжется вскоре после появления героини, но
все развивалось уж слишком стремительно. Быстрее, чем он поспевал не только
записывать, но и понимать.
Выехав на Павелецкую, встали.
Старику случалось уже бывать на этой станции, перенесшейся
сюда из неких готических легенд. Вместо незамысловатых колонн, которые держали своды
на всех окраинных новостройках московского метро, Павелецкая опиралась на
вереницу воздушных округлых арок, слишком высоких для обычных людей. Как часто
случалось в таких легендах, Павелецкая была поражена необычным проклятием.
Ровно в восемь вечера только что бурлившая станция вымирала, преображаясь в
собственный призрак. Из всего ее деятельного и пройдошливого населения на
платформе оставались лишь несколько смельчаков. Все прочие — вместе со своими
детьми, со скарбом, с набитыми товаром баулами, со скамейками и лежанками —
исчезали.
