Забивались в убежище — чуть не километровой длины переход на
Кольцевую линию — и там тряслись всю долгую ночь, пока на поверхности у
Павелецкого вокзала рыскали пробудившиеся от сна чудовищные создания. Знающие
люди говорили, что вокзал и прилегающие земли были их безраздельной вотчиной, и
даже когда они дремали, туда не отваживались забредать никакие другие твари.
Жители Павелецкой были перед ними беззащитны: заслоны, отсекавшие на других
станциях эскалаторы, тут попросту отсутствовали, и выход на поверхность всегда
оставался открытым.
По Гомеру, трудно было найти менее подходящее место для
привала и ночлега. Но Хантер считал иначе: достигнув дальнего конца зала,
дрезина встала.
— До утра будем здесь. Располагайтесь, — стащив противогаз,
он обвел рукой станцию.
И покинул их. Девчонка проводила его взглядом, потом
свернулась на жестком полу. Старик устроился поудобнее и прикрыл глаза, пробуя
задремать. Тщетно: мысли о чуме, которой он обносит еще здоровые станции, снова
обступили его. Девушке тоже не спалось.
— Спасибо тебе. Я думала, ты такой же, как он, — подала она
голос.
— Не думаю, что есть еще такие люди, — откликнулся старик.
— Вы с ним друзья?
— Как рыба-прилипала с акулой, — невесело улыбнулся он,
думая про себя, что так оно и есть: людей пожирает Хантер, но кровавые шматы
человечины перепадают и Гомеру.
— Как это? — Она приподнялась.
— Куда он, туда и я. Я думаю, что без него не обойдусь, а
он… Может быть, он думает, что я его очищу. Хотя на самом деле никто не знает,
что он думает.
— А почему ты без него не можешь? — девушка подсела поближе
к старику.
— Мне кажется, что пока я рядом с ним, вдохновение… меня не
оставит… — попытался объяснить Гомер.
— Вдохновение — от слова «вдох», — сказала Александра, и
неясно было, спрашивает она или утверждает. — Зачем тебе вдыхать такое? Что это
тебе даст?
Гомер пожал плечами.
— Это не то, что вдыхаем мы. Это то, что вдыхают в нас, —
ответил он.
— Я думаю, пока ты дышишь смертью, к твоим губам больше
никто не прикоснется. Испугаются трупного запаха, — она что-то чертила пальцем
на грязном полу.
— Когда видишь смерть, о многом задумываешься, — обронил
Гомер.
— Ты не имеешь права вызывать ее каждый раз, когда тебе
нужно подумать, — возразила она.
— Я не вызываю ее, я просто стою рядом, и потом, дело совсем
не в смерти… Не только в ней, — сопротивлялся старик. — Я хотел, чтобы со мной
случилась история, которая все переменит. Хотел, чтобы начался новый виток.
Чтобы в моей жизни что-нибудь произошло. Чтобы меня встряхнуло… И в голове
прочистилось.
— У тебя была плохая жизнь? — участливо спросила девушка.
— Скучная. Знаешь, когда один день похож на другой, они
летят так быстро, что кажется — последний из них уже совсем недалеко, —
попытался объяснить Гомер. — Боишься ничего не успеть. И каждый из этих дней
наполнен тысячей мелких дел, выполнил одно, передохнул — пора браться за
другое. Ни сил, ни времени на что-то действительно важное не остается. Думаешь —
ничего, начну завтра. А завтра не наступает, всегда только одно бесконечное
сегодня.
— Ты много станций видел? — она, кажется, совсем не следила
за тем, что ей рассказывал старик.
— Не знаю, — озадаченно ответил тот. — Наверное, все.
— А я — две, — вздохнула девушка. — Сначала мы с отцом жили
на Автозаводской, потом нас выгнали на Коломенскую. Я всегда хотела еще хотя бы
одну увидеть. Здесь так странно, — она обвела глазами череду арок. — Как будто
тысяча входов, и даже стен между ними нет. И вот все они открыты для меня, а
мне уже туда не хочется. И страшно.
— Так это был твой отец? Тот, второй… — Гомер замялся. — Его
убили?
Девчонка спряталась обратно в свою раковину и долго молчала,
прежде чем отозваться.
— Да.
— Оставайся с нами, — набрался решимости старик. — Я
поговорю с Хантером, думаю, он согласится. Скажу ему, что ты нужна мне, чтобы…
— он развел руками, не зная, как объяснить девушке, что теперь вдохновлять его
должна она.
— Скажи, что я нужна ему, — Саша надавила на последнее
слово.
Спрыгнула на платформу и побрела прочь от дрезины, гладя
каждую колонну, мимо которой проходила.
В ней совсем не было кокетства, она вообще не играла.
Похоже, она пренебрегала не только огнестрельным оружием, но и обычным женским
арсеналом трогательных гримасок и милых ужимок, взмахов ресниц, способных
поднять ураган, и полуулыбок, ради которых можно пожертвовать собой или убить
другого. Или просто еще не умела им пользоваться?
Так или иначе, арсенал этот ей был ни к чему. Одним прямым
уколом глаз она заставила Хантера переменить свое решение, одним движением
накинула на него сеть и удержала от убийства. Неужели пробила броню, попала в
мягкое? Или понадобилась ему для чего-то? Скорее уж второе: даже предполагать,
что у бригадира были уязвимые места, что его можно было не то что ранить, а
хотя бы задеть, Гомеру было как-то странно.
* * *
Гомеру никак не спалось. Хоть он и сменил душный черный
противогаз на легкий походный респиратор, дыхание давалось ему все так же
сложно, и тиски, сдавливающие его голову, не ослабли.
Все свои старые вещи Гомер бросил в туннеле. Куском серого
мыла он отскоблил руки, смыл грязь зацветающей водой из канистры и добровольно
решил всегда теперь носить белый намордник. Что старик еще мог сделать, чтобы
обезопасить тех, с кем находился рядом?
Ничего. Теперь уже совсем ничего, даже уйти в туннели и
самому превратиться в кучу истлевшего брошенного тряпья не помогло бы. Но
нынешняя близость к смерти внезапно вернула его на двадцать с лишним лет назад,
во времена, когда он только что потерял всех, кого любил. И это придавало его
планам новый, подлинный смысл.
Будь на то воля Гомера, он воздвиг бы им настоящий памятник.
Но хотя бы обычного надгробия они точно заслуживали. Рожденные с разрывом в
десятилетия, умершие в один день: его жена, его дети, родители.
И еще его одноклассники, и друзья по училищу. Любимые
киноактеры и музыканты. И просто все те люди, которые в тот день еще были на
работе, или уже доехали домой, или застряли в пробках где-то на полпути.
