— Весь месяц был сухой и очень жаркий. А у меня жена
беременная, ей и так дышать трудно было, а тут такое пекло… В роддоме один
вентилятор на всю палату, она все время жаловалась, как ей душно. И я тоже
из-за нее еле дышал. Переживал ужасно: как мы ни старались, несколько лет
ничего не получалось, потом врачи выкидышем пугали. И вот она там как бы на
сохранении, а лучше бы уж дома лежала. Срок уже подошел, и ничего не
происходит. Схваток нет, а каждый день у начальства не отпросишься. Да еще мне
кто-то сказал, что, если переносить, мертвый может родиться. Я места себе не
нахожу, как только с работы — сразу бросаюсь под окна дежурить. В туннелях
телефон не ловит, я на каждой станции проверяю, не было ли пропущенных звонков.
И вот получаю сообщение от врача: «Срочно перезвоните». Пока выбрался в тихое
место, уже и жену, и ребенка похоронить успел, дурак мнительный. Набираю…
Гомер смолк, прислушиваясь к гудкам, дожидаясь ответа.
Девушка не перебивала его, приберегая вопросы на потом.
— Мне говорят: поздравляем, у вас родился сын. Это сейчас
так просто звучит: родился сын. А тогда мне жену из мертвых вернули, и еще это
чудо… Поднимаюсь наверх — а там дождь. Прохладный. И воздух сразу легкий такой
стал, прозрачный. Будто город был пыльным целлофаном укутан, и вот его сняли.
Листья засияли, небо наконец движется, дома помолодели. Я бегу по Тверской к
цветочному киоску, и тоже плачу, и тоже от счастья. Зонт был, но я не стал его
раскрывать, хотел вымокнуть, хотел его ощутить, этот дождь. Сейчас мне так не
передать… Словно не сын у меня родился, а я сам заново, и смотрю на мир так,
словно впервые его вижу. Да и он тоже свежий, будто и ему только что пуповину
перерезали и умывают в первый раз. И все теперь будет заново, и все, что шло не
так, что было плохо, все можно будет исправить. У меня ведь теперь как бы две
жизни. Что я не успею — сын сделает. И все у нас еще впереди. У всех еще все
впереди…
Старик затих, глядя на плывущие в розовой вечерней дымке
сталинские десятиэтажки, окунаясь в деловитый гул Тверской, вдыхая сладковатый
загазованный воздух, и закрыл глаза, подставляя лицо летнему ливню. Когда он
пришел в себя, на его щеках и в уголках глаз доказательством путешествия в тот
день еще блестели дождевые капли.
Он быстро стер их рукавом.
— Знаешь, — девчонка казалась смущенной не меньше Гомера, —
наверное, дождь все-таки может быть красивым. У меня таких воспоминаний нет.
Можно, я буду помнить твое? И если хочешь, — она улыбнулась ему, — я буду в
твоей книге. Ведь хоть от кого-то должно зависеть, чем все закончится.
* * *
— Сейчас еще слишком рано, — отрезал доктор.
Саша не могла объяснить этому сухарю, как важно ей было то,
о чем она его просила. Она набрала воздуха еще для одной атаки, но, так и не
израсходовав его, махнула здоровой рукой и отвернулась.
— Ничего, потерпите. А раз вы уже на ногах и так чудесно
себя чувствуете, можете потихоньку прогуляться. — Он собрал свои инструменты в
вытертый полиэтиленовый пакет и пожал руку старику. — Зайду через пару часиков.
Начальство велело бдить. Сами понимаете, мы у вас в долгу.
Старик накинул Саше на плечи пятнистый солдатский бушлат, и
она выбралась наружу, следуя за доктором мимо остальных палат лазарета, сквозь
череду комнат и комнатушек, заставленных столами и койками, на два лестничных
пролета вверх и через неприметную приземистую дверку — в необъятный
продолговатый зал. Замерев на пороге, Саша долго не осмеливалась ступить в
него. Никогда раньше она не встречала столько людей сразу; даже вообразить
себе, что на свете есть столько живых людей, она прежде не могла.
Тысячи лиц — без масок! Таких непохожих друг на друга… Здесь
были и совсем дряхлые старики, и младенцы. Великое множество мужчин —
бородатых, выбритых, рослых и карликов, изможденных и выжатых, полнокровных и
мускулистых. Изуродованных в боях или уродливых от рождения, чрезмерно красивых
или притягивающих, вопреки скупой внешности, чем-то неуловимым. И столько же
женщин — и широкозадых, красномордых торговок в косынках и ватниках, и точеных
бледных девушек в невероятных ярких одеждах и замысловатых бусах.
Увидят ли они, что Саша — другая? Сумеет ли она спрятаться в
толпе, притвориться одной из них, или они сейчас набросятся и загрызут ее, как
крысиная стая — чужака-альбиноса? Вначале ей чудилось, что все глаза устремлены
только на нее, и от каждого случайно перехваченного взгляда ее бросало в жар.
Но прошла четверть часа, и она пообвыклась: среди смотревших на нее людей
попадались и враждебные, и любопытные, и чересчур настойчивые, но большинство
было к ней безразлично. Легонько задев ее глазами, они протискивались дальше,
не уделяя Саше никакого внимания.
Ей подумалось, что эти рассеянные, лишенные резкости взоры
как машинное масло смазывают шестеренки суетящихся людей. Если бы они
интересовались друг другом, трение было бы слишком высоким и весь механизм
оказался бы парализован.
Чтобы ввинтиться в толпу, не было необходимости
переодеваться или иначе стричь волосы. Довольно было вместо того, чтобы нырять
в чужие зрачки, зябко подбирать свой взгляд обратно, едва обмакнувшись в них.
Обмазавшись напускным равнодушием, Саша могла скользить меж движущихся,
сцепляющихся обитателей этой станции, больше не застревая здесь на каждом шагу.
В первые минуты ей ошпарило нос бурлящее варево человеческих
запахов, но скоро обоняние стало притупляться, учась вылавливать в нем важные
составляющие и пропускать все прочие. Сквозь кислый смрад несвежих тел
пробивались тонкие дразнящие ароматы молодости; изредка толпу омывали волны
благовоний, расходившиеся от ухоженных женщин. Сюда же примешивался и мясной
дым от жаровен, и миазмы выгребных ям. Словом, для Саши переход между двумя
Павелецкими пах жизнью, и чем дольше она прислушивалась к этому оглушительному
запаху, тем слаще он ей казался.
На полное исследование бескрайнего перехода, ей, наверное,
потребовался бы целый месяц. Здесь все было поразительно…
Прилавки с украшениями, сплетенными из десятков желтых
металлических кружочков с чеканкой, которые хотелось рассматривать часами, и
огромные книжные развалы, вмещавшие больше тайных знаний, чем она сможет
когда-либо постичь.
Зазывала у стенда с надписью «Цветы» и богатым собранием
поздравительных открыток. На карточках — поблекшие фотографии всевозможных
нарядных букетов. В детстве Саше дарили одну такую, но сколько их было тут!
Младенцы, прилепившиеся к материнской груди, и ребятишки
постарше, играющие с настоящими кошками. Пары, касающиеся друг друга пока
только глазами, и пары, уже касающиеся друг друга пальцами.
И еще мужчины, которые пробовали притронуться к ней.
