— А что? — Саша спрятала пакетик обратно. — Хочешь сказать
мне, что там все не так, как на картине? Что такого вообще не бывает? Я сама
все это знаю. Знаю, как выглядит город — дома, мост, река. Страшно и пусто.
— Наоборот, — откликнулся старик. — Прекраснее этого города
я ничего не видел. А ты… судишь о целом метро по одной шпале. Я, наверное, тебе
описать это даже не сумею. Здания выше любых скал. Проспекты, бурлящие, как
горные потоки. Негаснущее небо, светящийся туман… Город тщеславный, сиюминутный
— как любой из миллионов его жителей. Безумный, хаотический. Весь состоящий из
сочетаний несочетаемого, построенный безо всяких планов. Не вечный, потому что
вечность слишком холодна и неподвижна. Но такой живой! — Он сжал кулаки, потом
махнул рукой. — Тебе не понять. Это надо самой видеть…
В тот миг он уже и сам верил, что, поднимись Саша на
поверхность, ей тоже явится призрак того города; верил, совершенно позабыв, что
для этого нужно было знать его при жизни.
* * *
Старик смог как-то договориться, и ее пропустили за кордон
Ганзы — под конвоем, будто на расстрел, отвели через всю станцию в служебные
помещения, где находилась местная баня.
Общее у двух Павелецких было только название, будто двух
сестер разлучили при рождении и одна попала в богатую семью, а другая росла на
голодном полустанке или вовсе в туннелях. Радиальная получилась грязноватой,
бесшабашной, но легкой и просторной. Кольцевая — низкая, коренастая, прилично
освещенная и начищенная до блеска, с первого взгляда выдавала свой характер —
хозяйственный и прижимистый. В эти часы здесь было немноголюдно — наверное,
все, кто не работал на станции, предпочитал балаган Радиальной чинной строгости
Кольцевой.
В раздевалке она была одна. Стены, выложенные аккуратным
желтым кафелем, пол в колотой многогранной плитке, крашеные железные шкафчики
для обуви и одежды, электрическая лампочка на лохматом проводе, две обитых
резаным дерматином скамьи… Внутри у нее все замерло от восторга.
Тощая усатая банщица выдала ей полотенце невероятно белого
цвета и твердый кирпичик серого мыла, разрешила запереть душевую на засов.
И клеточки полотенца, и тошнотворный мыльный запах — все это
принадлежало далекому-далекому прошлому, когда Саша была любимой и оберегаемой
комендантской дочкой. Она и забыла, что где-то все эти вещи еще существуют.
Саша расстегнула задубевший от грязи комбинезон, выбралась
из него поскорее. Стянула футболку, сбросила шорты и вприпрыжку понеслась к
обметанной ржавчиной трубе с самодельной лейкой. Через силу, скользя пальцами
по обжигающему железному вентилю, высвободила горячую воду… Кипяток! Прижимаясь
к стенке, чтобы уберечься от шпарящих брызг, крутанула другой. Наконец смешала
холод и жар в нужном соотношении, прекратила свою пляску и вся растворилась в
воде.
А в зарешеченный слив вместе с пузырчатой водой стекали
пыль, сажа, машинное масло, кровь — и Сашина, и других людей, усталость и
отчаяние, вина, тревога. Прошло немало времени, прежде чем вода посветлела.
Хватит ли этого, чтобы старик перестал ее подначивать,
думала Саша, будто чужие разглядывая свои розовые распаренные ступни, изучая
непривычно белые ладони. Хватит ли, чтобы ее мужчины могли углядеть ее красоту?
Может, Гомер был прав и ей глупо было приходить к раненому, не приведя себя в
порядок? Наверное, таким вещам еще придется учиться.
Заметит ли он, как Саша переменилась? Она завернула вентили,
прошлепала в раздевалку, раскрыла подаренное зеркало… Нет, не обратить на это
внимание было невозможно.
Горячая вода помогла ей разжаться, побороть сомнения. Своими
странными словами о чудовище обритый не хотел ее оттолкнуть. Он просто не успел
еще очнуться и обращался не к ней, а лишь продолжал ожесточенный спор, который
вел с кем-то в своем кошмаре. Ей нужно только дождаться, когда он придет в
себя, и в эту минуты оказаться с ним рядом, чтобы… Чтобы Хантер сразу увидел ее
и чтобы сразу понял. А что после? Незачем ей об этом думать. Он достаточно
опытен, чтобы она могла во всем ему довериться.
Вспоминая, как обритый мечется в бреду, Саша чувствовала,
пусть и не могла объяснить, как Хантер искал ее, потому что она была способна
успокоить его, принести облегчение от жара, помочь ему обрести равновесие. И
чем больше она об этом думала, тем жарче становилось ей самой.
Засаленный комбинезон у нее отняли, обещав выстирать, взамен
вручили истончившиеся светло-синие брюки и дырявый свитер с горлом. В новой
одежде ей было тесновато и неуютно. К тому же, пока ее вели обратно через
пограничные посты в лазарет, к брюкам и свитеру липли почти все мужские
взгляды, и, когда Саша добралась до своей кровати, ей уже снова хотелось в душ.
Старика в комнате не оказалось, но скучать в одиночестве ей
не пришлось. Через несколько минут дверь скрипнула, и внутрь заглянул доктор.
— Ну что, поздравляю. Можете навестить. Очнулся.
* * *
— Какое сегодня число?
Бригадир приподнялся на локте, тяжело поводя головой, и
впился глазами в Гомера. Тот зачем-то схватился за запястье, хотя часов давно
уже не носил, развел руками.
— Второе. Второе ноября, — подсказал санитар.
— Трое суток — Хантер сполз на подушку. — Трое суток
провалялся. Опаздываем. Надо идти.
— Далеко не уйдешь, — попытался урезонить его санитар. — В
тебе и крови-то почти не осталось.
— Надо идти, — не обращая на него внимания, повторил
бригадир. — Времени мало… Бандиты… — и вдруг осекся. — Зачем тебе респиратор?
Старик готовился к этому вопросу; у него было целых три дня,
чтобы выстроить линии обороны и спланировать контрнаступление. Беспамятство
Хантера избавляло его от ненужных признаний: теперь их можно было заменить
продуманной ложью.
— Нет никаких бандитов, — прошептал он, склонившись над
постелью раненого. — Пока ты был в бреду… Все время разговаривал. Я все знаю.
— Что знаешь?! — Хантер сгреб его за ворот, рванул к себе.
— Про эпидемию на Тульской… Все в порядке. — Старик умоляюще
замахал рукой, удерживая санитара, который бросился было оттаскивать его от
бригадира. — Я справлюсь. Нам нужно поговорить, могу я вас попросить…
Санитар нехотя уступил, накрыл иглу шприца колпачком и вышел
из палаты, оставив их наедине.
— Про Тульскую… — Хантер еще не спускал со старика бешеного,
воспаленного взгляда, но мало-помалу зажим ослабевал. — Ничего больше?
— Только это. Что на станции очаг неизвестной инфекции. Что
передается по воздуху… Что наши установили карантин, ждут помощи.
