Не осмеливаясь глубоко дышать, пытаясь даже не думать —
вдруг они услышат, — она медленно приближалась к выходу. Предательски хрустнула
под сапогами разбитая плитка. Еще один неверный шаг, случайный шорох — они
проснутся и вмиг разорвут ее на части.
А Саша не могла освободиться от мысли, что совсем недавно —
еще вчера или даже сегодня — она брела уже вот так меж спящих чудовищ… По
крайней мере, это странное чувство ей отчего-то было знакомо.
Она застыла на месте.
Саша знала, что чужой взгляд иногда можно ощутить затылком.
Но у этих созданий не было глаз, и то, чем они ощупывали пространство вокруг
себя, было намного материальней и настойчивей любого взгляда.
Ни к чему было оборачиваться назад, чтобы понять: ей в спину
тяжело уставилось создание, пробудившееся несмотря на всю ее осторожность. Но
она обернулась.
* * *
Девчонка куда-то запропастилась, однако у Гомера в ту минуту
не было ни малейшего желания бросаться на ее поиски, как не было и никаких
других желаний.
Если дневник связиста еще оставлял старику толику надежды,
что болезнь обойдет его стороной, то Хантер оказался безжалостен. Заводя с
очнувшимся бригадиром тщательно подготовленную беседу, старик будто подавал
апелляцию на свой смертный приговор. Но тот не хотел его пощадить — да и не
мог. Гомер был один виноват в том, что с ним неизбежно произойдет.
Всего пара недель или еще меньше. Всего десять заполненных
страниц. И все то, что надо успеть ужать и втиснуть в оставшиеся чистые листы в
тетради с клеенчатой обложкой. Помимо желаний у Гомера имелся и долг, а
вынужденный привал, похоже, подходил к концу.
Он расправил бумагу, намереваясь подцепить повествование с
того места, где в прошлый раз отвлекся на крики врачей. Но вместо этого рука
сама вывела прежнее: «Что останется после меня?»
А что после несчастных, запертых на Тульской, думал он,
возможно — отчаявшихся, возможно — еще ждущих подмоги, но так или иначе
обреченных на жестокую расправу? Память? Но так мало было людей, о которых до
сих пор нашлось бы кому помнить.
Да и воспоминания — непрочный мавзолей. Скоро старика не
станет, и вместе с ним сгинут все те, кого он знал. Канет в ничто и его Москва.
Где он сейчас, на Павелецкой? Садовое теперь лысо и мертво —
в последние часы его расчистила и оцепила военная техника, чтобы дать
возможность работать службам спасения и двигаться эскортам с мигалками.
Гнилыми, наполовину выпавшими зубами особняков скалятся проезды и переулки…
Старик без труда мог представить себе здешний пейзаж, хоть он никогда и не
поднимался из метро на этой станции.
А вот до войны ему частенько случалось тут бывать — назначал
будущей жене свидания в кафе рядом с метро, потом шли в кино на вечерний сеанс.
И здесь же неподалеку он проходил платную, сугубо небрежную медкомиссию, когда
собирался получать водительские права. А еще на этом вокзале садился на
электричку, договорившись ехать с сослуживцами на шашлыки в летний лес…
Он смотрел в расчерченную на клетки бумагу и видел в ней
привокзальную площадь, купающуюся в осеннем тумане, две тающих в дымке башни:
претенциозный офисный новодел на Кольце — там работал один его приятель, и,
чуть поодаль, закрученный шпиль дорогой гостиницы, пришитой к дорогому
концертному залу. Когда-то он приценивался к билетам: они стоили чуть больше,
чем Николай зарабатывал за две недели.
Он видел и даже слышал тренькающие угловатые бело-голубые
трамваи, переполненные недовольными пассажирами, такими трогательными в своем
раздражении этой безобидной давкой. И само Садовое кольцо, празднично мигающее
десятками тысяч фар и поворотников, объединенных в одну замкнутую гирлянду. И
несмелый, неуместный снег, тающий прежде, чем лечь на черный асфальт. И толпу —
мириады наэлектризованных частиц, возбужденных, сталкивающихся, вроде бы
хаотически мечущихся, а на деле — движущихся каждая по своему осмысленному
маршруту.
Видел ущелье сталинских монолитов, из которого на площадь
лениво вытекала великая река Садового. Сотни и сотни зажигающихся
окон-аквариумов по обе стороны от него. И еще неоновые сполохи вывесок и
титанические рекламные щиты, стыдливо прикрывающие развороченную рану, куда
скоро имплантируют новый многоэтажный протез…
Который так никогда и не достроят.
Смотрел и понимал, что словами ему все равно не передать
этой великолепной картины. Неужели от всего этого останутся только замшелые, просевшие
надгробия делового центра и фешенебельной гостиницы?
Она не объявилась ни через час, ни через три. Обеспокоенный,
Гомер обошел весь переход, допросил торговцев и музыкантов, переговорил со
звеньевым ганзейского караула. Ничего. Как сквозь землю…
Не находя себе места, старик опять прибился к дверям
комнаты, где лежал бригадир. Последний человек, с которым можно было бы
советоваться по поводу пропажи девчонки. Но кто у Гомера сейчас еще оставался?
Он кашлянул и заглянул внутрь.
Хантер лежал, тяжело дыша, уперев взгляд в потолок. Его
правая рука — целая — была выпростана из-под покрывала, а крепко сжатый кулак
совсем недавно ссажен. Неглубокие царапины сочились сукровицей, пачкая постель,
но бригадир этого не замечал.
— Когда готов выходить? — спросил он у Гомера, не
поворачиваясь к нему.
— Я-то хоть сейчас, — замялся старик. — Тут такое дело…
Девочку найти не могу. Да и как ты пойдешь? Ты же весь…
— Не умру, — ответил бригадир. — А смерть — не самое
страшное. Собирайся. Я буду на ногах через полтора часа. Двинемся к
Добрынинской.
— И часа хватит, но мне надо ее найти, я хочу, чтобы она и
дальше с нами… Мне очень надо, понимаешь? — заспешил Гомер.
— Через час я уйду, — отрезал Хантер. — С тобой или без
тебя… И без нее.
— Ума не приложу, куда она могла запропаститься! — Старик
расстроенно вздохнул. — Знать бы…
— Я знаю, — ровно произнес бригадир. — Но тебе ее оттуда
точно не достать. Собирайся.
Гомер попятился, заморгал. Он привык полагаться на
сверхъестественное чутье своего спутника, но сейчас отказывался ему верить.
Вдруг Хантер опять лжет — на сей раз, чтобы избавиться от лишней обузы?
— Она мне сказала, что нужна тебе…
— Мне нужен ты. — Хантер чуть наклонил к нему голову. — А
тебе — я.
— Зачем? — прошелестел Гомер, но бригадир услышал его.
— От тебя многое зависит. — Он медленно моргнул, но старику
вдруг показалось, что бездушный бригадир ему подмигивает, и его бросило в
холодный пот.
