— Всем известно, — не обращая на него внимания, продолжал
Леонид, — что Сокольнический метромост рухнул в первый же день и все станции за
ним оказались отрезаны от метро. Принято считать, что никто из оставшихся по ту
сторону моста не спасся, хотя и этому доказательств нет никаких.
— Изумрудный город, — нетерпеливо махнул рукой Гомер.
— Всем также известно, что Московский университет был
построен на зыбком грунте. Держалось огромное здание на нем только благодаря
тому, что в его подвалах работали мощные холодогенераторы, которые замораживали
болотистую почву. Без них оно давно должно было сползти в реку.
— Избитый аргумент, — понимая, к чему тот ведет, успел
вставить старик.
— Прошло уже двадцать с лишним лет, однако заброшенное
здание почему-то стоит на месте…
— Байка это, вот почему!
— Ходят слухи, что под Университетом — не какой-нибудь
подвал, а большое стратегическое бомбоубежище на десять этажей вниз, в которых
не только холодогенераторы, но и собственный атомный реактор, и жилые
помещения, и соединения с ближайшими станциями метро, и даже с Метро-2. —
Леонид сделал Саше страшные глаза, заставив ее улыбнуться.
— Ничего нового я пока не услышал, — презрительно отвесил
ему Гомер.
— Говорят, там настоящий подземный город, — мечтательно
продолжал музыкант. — Город, жители которого — а они, разумеется, вовсе не
погибли — посвятили себя собиранию по крупицам утерянных знаний и служению
прекрасному. Не скупясь на средства, они посылают экспедиции в уцелевшие
картинные галереи, в музеи и в библиотеки. А детей своих воспитывают так, чтобы
те не утратили чувства красоты. Там царит мир и гармония, там нет других
идеологий, кроме просвещения, и других религий, кроме искусства. Там нет убогих
стен, крашенных в два кондовых цвета масляной краской, — они все расписаны
чудесными фресками. Из динамиков вместо собачьего лая команд и сирен тревоги
доносятся Берлиоз, Гайдн и Чайковский. И любой, представьте, способен
цитировать Данте по памяти. И вот именно этим-то людям и удалось остаться
такими, как раньше. Даже нет, не такими, как в двадцать первом веке, а как в
античные времена… Ну, вы читали ведь в «Мифах и легендах»… — Музыкант улыбнулся
старику как слабоумному. — Свободными, смелыми, мудрыми и красивыми.
Справедливыми. Благородными.
— Ничего подобного никогда не слышал! — Гомер надеялся
только, что хитрый дьявол не подкупит этим девочку.
— В метро, — Леонид внимательно посмотрел на старика, — это
место называют Изумрудным городом. Но его жители, по слухам, предпочитают
другое именование.
— И какое?! — распалился Гомер.
— Ковчег.
— Чушь! Полная чушь! — Старик фыркнул и отвернулся.
— Разумеется, чушь, — флегматично откликнулся музыкант. —
Это же сказка…
* * *
Добрынинская была погружена в хаос.
Гомер озадаченно и напуганно оглядывался по сторонам: не
ошибается ли он? Может ли такое твориться на одной из спокойных кольцевых
станций? У него складывалось впечатление, что за последний час Ганзе кто-то
успел объявить войну.
Из параллельного туннеля выглядывала грузовая дрезина, на
которую были как придется навалены трупы. Военные санитары в фартуках
перетаскивали тела на платформу, укладывали их на брезент: у одного голова
отдельно, у другого на лице живого места не осталось, у третьего выпущены
кишки…
Гомер закрыл Саше глаза. Леонид набрал воздуха в грудь и
отвернулся.
— Что случилось? — перепуганно спросил у санитаров один из
приданных троице караульных.
— Наш дозор с большой развязки, с главной ССП. Весь тут, до
единого. Никто не ушел. И неясно, кто сделал. — Санитар вытер ладони о фартук.
— Братишка, прикури мне, а? А то руки трясутся…
Главная ССП. Ветка-паук, отходящая за Павелецкой-радиальной
и объединяющая четыре сразу линии — Кольцо, серую, оранжевую и зеленую. Гомер
предполагал, что Хантер выберет именно этот путь, кратчайший, но охраняемый
усиленными нарядами Ганзы.
Ради чего такое кровопролитие?! Первыми ли они открыли по
нему огонь или даже не успели разглядеть его в туннельной тьме? И где он
сейчас? О боже, еще одна голова… Как он мог такое сотворить?..
Гомер вспомнил о расколотом зеркале и о Сашиных словах.
Неужели она права? Возможно, бригадир противостоял сам себе, стараясь
удержаться от лишних убийств, но не умея обуздать себя? И, разбивая зеркало, он
действительно хотел ударить того уродливого, страшного человека, в которого
постепенно превращался…
Нет. Хантер увидел в нем не человека, а настоящее чудовище.
Его он и пытался поразить. Но только раздробил стекло, превратив одно отражение
— в десятки.
А может… Старик проследил взглядом путь санитаров от дрезины
к платформе… Восьмой, последний. Может быть, как раз из зеркала все еще
тоскливо смотрел человек? Прежний Хантер?
А тот… Другой… уже был снаружи?
Глава 14
Что еще?
«И действительно, что делает человека человеком?
Он бродит по земле уже больше миллиона лет, но магическая
трансформация, превратившая хитроумное стайное животное в нечто совершенно
иное, невиданное, произошла с ним каких-то десять тысяч лет назад. Подумать
только, девяносто девять сотых всей своей истории он ютился по пещерам и глодал
сырое мясо, не умея согреться, создать инструменты и настоящее оружие, не умея
даже толком говорить! Да и чувствами, которые он был способен испытывать,
человек не отличался от обезьян или волков: голод, страх, привязанность,
забота, удовлетворение…
Как он смог вдруг за считанные века научиться строить,
мыслить и записывать свои мысли, изменять окружающую материю и изобретать,
зачем понадобилось ему рисовать и как он открыл музыку? Как смог покорить весь
мир и переустроить его по своей потребности? Что именно десять тысяч лет назад
прибавили к этому зверю?
Огонь? Дали человеку возможность приручить свет и тепло,
унести их с собой в необитаемые холодные земли, жарить добычу на кострах,
ублажая желудок? Но что это изменило? Разве что позволило ему расширить свои
владения. Но крысы и без огня сумели заполонить всю планету, так и оставшись
тем, чем были изначально — сообразительными стайными млекопитающими.
Нет, все-таки не огонь; во всяком случае, не только огонь, —
прав был музыкант. Что-то еще… Что?
