— Все равно… Разве мы с тобой не заслуживаем прощения? И
каждый заслуживает. Каждому надо дать шанс переделать себя и все переделать,
попробовать заново, еще один раз, пусть хоть последний, — она помолчала. — Я бы
так хотела увидеть, как там все на самом деле… Раньше мне не было интересно.
Раньше я просто боялась, и мне все там казалось уродливым. А оказывается, я
просто поднималась в неправильном месте. Так глупо… Этот город наверху — он как
моя жизнь раньше. В нем нет будущего. Только воспоминания — и то чужие… Только
привидения. И я что-то очень важное поняла, пока там была, знаешь… — Саша
замялась. — Надежда — это как кровь. Пока она течет по твоим жилам, ты жив. Я
хочу надеяться.
— А зачем тебе в Изумрудный город? — спросил музыкант.
— Хочу увидеть, почувствовать, как было жить раньше… Ты ведь
сам говорил… Там, наверное, люди и вправду должны быть совсем другие. Люди,
которые не забыли вчерашний день и у которых точно настанет завтрашний, должны
быть совсем-совсем другие…
Они не спеша брели по залу Добрынинской под бдительным
присмотром караульных. Гомер оставил их вдвоем с явным нежеланием, отправляясь
на прием к начальнику станции, а сейчас отчего-то задерживался. Хантер же так
до сих пор и не объявлялся.
В чертах мраморного зала Добрынинской Саше виделись намеки:
здесь облицованные большие арки, ведущие к путям, чередовались с арками
маленькими, декоративными, глухими. Большая, малая, снова большая, опять малая.
Будто держащиеся за руки мужчина и женщина, мужчина и женщина… И ей тоже
внезапно захотелось вложить свою руку в широкую и сильную мужскую ладонь.
Укрыться в ней хоть ненадолго.
— Здесь тоже можно строить новую жизнь, — сказал Леонид,
подмигивая девушке. — Необязательно куда-то идти, что-то искать… Достаточно
бывает осмотреться по сторонам.
— И что я увижу?
— Меня, — он потупился с деланной скромностью.
— Я тебя уже видела. И слышала. — Саша наконец ответила на
его улыбку. — Мне очень нравится, как и всем остальным… Тебе совсем не нужны
твои патроны? Ты их столько отдал, чтобы нас сюда пропустили.
— Нужны только, чтобы на еду хватало. А мне всегда хватает.
Глупо играть ради денег.
— А ради чего ты тогда играешь?
— Ради музыки. — Он рассмеялся. — Ради людей. Даже нет, не
так. Ради того, что музыка делает с людьми.
— А что она с ними делает?
— Вообще говоря — все, что угодно. — Леонид снова
посерьезнел. — У меня есть и такая, что заставляет любить, и такая, что
заставляет рыдать.
— А та, которую ты играл в прошлый раз. — Саша посмотрела на
него подозрительно. — Та, которая без названия. Она что заставляет делать?
— Эта вот? — Он насвистел вступление. — Ничего не
заставляет. Она просто снимает боль.
* * *
— Эй, мужик!
Гомер закрыл тетрадь и поерзал на неудобной деревянной
скамье. Дежурный восседал за маленькой конторкой, почти всю площадь которой
занимали три старых черных телефона без кнопок и дисков. Один из аппаратов уютно
мигал красной лампочкой.
— Андрей Андреевич освободился. У него на тебя две минуты,
как зайдешь — не мямли, а сразу по делу давай, — строго наставлял старика
дежурный.
— Двух минут не хватит, — вздохнул Гомер.
— Я тебя предупредил, — пожал плечами тот.
Не хватило и пяти: старик толком не знал, ни с чего начать,
ни чем закончить, ни что спрашивать, ни о чем просить, а кроме начальника
Добрынинской, ему обращаться сейчас было не к кому.
Однако Андрей Андреевич, взмокший со злости жирный здоровяк
в несходящемся форменном кителе, долго слушать старика не стал.
— Ты что, не понимаешь?! У меня тут форс-мажор, восемь
человек полегло, а ты мне про какие-то эпидемии! Нет здесь ничего! Все, хорош
отнимать мое время! Или ты убираешься отсюда сам… Словно выпрыгивающий из воды
кашалот, начальник взметнул свою тушу вверх, чуть не опрокинув стол, за которым
сидел. В кабинет вопросительно заглянул дежурный. Гомер тоже растерянно
привстал с жесткого и низкого гостевого стула.
— Сам. Но зачем вы тогда ввели войска на Серпуховскую?
— Какое твое дело?!
— На станции говорят…
— Что говорят? Что говорят?! Знаешь, что…
Чтобы ты мне тут панику не наводил… Паш, давай-ка его в
обезьянник!
В мгновение ока Гомер был вышвырнут в приемную. Чередуя
уговоры с зуботычинами, охранник потащил упиравшегося старика в узкий боковой
коридор.
Между двумя оплеухами с Гомера соскочил респиратор; он
попытался было задержать дыхание, но тут же получил под дых и натужно заперхал.
Кашалот вынырнул на пороге своего кабинета, заполнив собой весь дверной проем.
— Пускай там пока, потом разберемся… А ты кто? По записи? —
рявкнул он на следующего посетителя.
Гомер еще успел обернуться к тому.
В трех шагах от него, скрестив на груди руки, неподвижно
застыл Хантер. Одетый в тесную форму с чужого плеча, прячущий лицо в тени
поднятого забрала своего шлема, он, казалось, не узнавал старика и не собирался
вмешиваться. Гомер ожидал, что он будет как мясник изгваздан в крови, но
единственным багровым пятном на одежде бригадира был подтек на его собственной
ране. Перекатив каменный взгляд на начальника станции, Хантер вдруг медленно
пошел на него, словно намереваясь пройти в кабинет прямо сквозь его тело.
Тот опешил, забормотал, попятился, освобождая проход.
Охранник с Гомером в охапке выжидающе замер. Хантер протиснулся внутрь вслед за
ретировавшимся толстяком, одним львиным рыком сбил с того спесь и заставил
умолкнуть. Потом перешел на повелительный шепот.
Бросив старика, дежурный подобрался к двери и шагнул за
порог. Через миг его вынесло оттуда потоком грязной брани; голос начальника
станции срывался в визг.
— И отпусти этого провокатора! — будто под гипнозом повторяя
чужой приказ, выкрикнул тот под конец.
Ошпаренный, красный, дежурный притворил за собой дверь,
поплелся к своему месту при входе и уткнулся в новостную листовку, отпечатанную
на оберточной бумаге. Когда Гомер решительно двинулся мимо его стола к
начальничьему кабинету, тот лишь вжался еще сильнее в свою газетенку,
показывая, что отныне происходящее его никак не касается.
