Гомер не был ни воином, ни врачом, а главное, он был слишком
стар, чтобы верить в чудеса. Но частица его души все равно страстно желала
чуда, мечтала о спасении. Он вырвал и отпустил от себя эту частицу — вместе с
Сашей.
Просто свалил на девчонку то, что не осмелился бы сделать
сам.
И в обреченности открыл для себя спокойствие.
Через сутки все будет кончено. А после старик дезертирует со
службы, найдет себе келью и допишет свою книгу. Сейчас он уже знал, о чем она
будет.
О том, как смышленый зверь нашел волшебную упавшую звезду,
небесную искру, проглотил ее и стал человеком. О том, как, своровав у богов
огонь, человек не управился с ним и дотла выжег мир. И о том, как в наказание
спустя ровно сто веков у него была отнята та самая искра человеческого; но,
лишенный ее, он не стал снова зверем, а обратился во что-то куда более
страшное, чему нет даже имени.
***
Звеньевой ссыпал горсть патронов в карман и скрепил сделку с
музыкантом крепким рукопожатием.
— За символическую доплату могу посадить вас на трамвай, —
сообщил он.
— Предпочитаю романтические прогулки, — откликнулся Леонид.
— Ну, гляди. Вдвоем вас отпустить по нашим туннелям не могу,
— попытался урезонить его звеньевой. — Все равно ведь с охраной пойдете.
Документов у твоей нет… А так бы ты р-р-раз — экспрессом куда надо, а там уж
наедине с ней остался, — громко зашептал он.
— А нам не надо наедине! — решительно заявила Саша.
— Будем считать, что это почетный эскорт. Как будто мы принц
и принцесса Монако на променаде. — Музыкант отвесил девушке поклон.
— Какая принцесса? — не выдержала Саша.
— Монако. Было когда-то такое княжество. Прямо на Лазурном
берегу…
— Слышь, — оборвал его звеньевой. — Если ты пешком хочешь,
давай-ка собирайся. Рожок рожком, но ребятам к вечеру на базу надо. Эй,
Костыль! — подозвал он к себе солдата. — Проводите этих двоих до Киевской,
патрулям говорите, мол, депортация. Высадите их на радиальную и обратно. Все
правильно? — обернулся он к Леониду.
— Так точно, — шутливо козырнул тот.
— Заходите еще! — подмигнул ему звеньевой.
И все же, до чего земли Ганзы отличались от всего остального
метро! За весь перегон от Павелецкой до Октябрьской Саша не видела ни единого
места, где было бы совершенно темно. Через каждые пятьдесят шагов на провод,
ползущий по стене, были насажены электрические лампочки. Света любой из них как
раз доставало, чтобы дотянуться до соседней. Даже рукава запасных и тайных
туннелей, уходящих в сторону от главного, были хорошо освещены, и в них не
оставалось ничего пугающего.
Была бы Сашина воля, она бросилась бы бежать вперед, лишь бы
сберечь драгоценные минуты, но Леонид убедил ее, что спешить некуда. Куда они
двинутся после Киевской, он объяснять наотрез отказался. Шагал не спеша со
скучающим видом: наверное, даже в запретных для обычных жителей метро перегонах
Кольца музыкант бывал нередко.
— Я рад, что у твоего друга свой подход ко всему, —
заговорил он.
— О чем ты? — Саша нахмурилась.
— Если бы он так же сильно, как и ты, мечтал спасти
гражданское население, пришлось бы брать его с собой. А так — разбились по
парам, и каждый будет заниматься тем, чем ему хочется. Он — убивать, ты —
лечить…
— Он не хочет никого убивать! — резко и чересчур громко
сказала она.
— Ну да, просто такая работа… — Он вздохнул. — Да и кто я
такой, чтобы его осуждать?
— А чем ты будешь заниматься? — не скрывая издевки, спросила
Саша. — Играть?
— А я просто буду рядом с тобой, — улыбнулся Леонид. — Что
еще надо для счастья?
— Ты это просто так говоришь. — покачала головой Саша. — Ты
меня не знаешь совсем. Как я могу тебя сделать счастливым?
— Есть способы. На красивую девушку посмотреть достаточно —
настроение поднимается. А уж…
— Ты считаешь, что разбираешься в красоте? — Она покосилась
на него.
— Это единственное, в чем я разбираюсь. — Он важно кивнул.
— И что же во мне такого? — Морщинки наконец разгладились.
— Ты вся светишься!
Его голос вроде бы звучал серьезно; но спустя миг музыкант
приотстал на шаг и скользнул по ней глазами.
— Жаль только, что ты любишь такую грубую одежду, — добавил
он.
— А что в ней не так? — Она тоже замедлилась, чтобы отлепить
от спины его щекочущий взгляд.
— Свет не пропускает. А я как мотылек… Всегда лечу к огню. —
Он с нарочито дурацким видом помахал кистями рук.
— Темноты боишься? — слабо улыбнулась она, принимая игру.
— Одиночества! — Надев печальную маску, Леонид сложил лапки
на груди.
И зря. Настраивая струны, он не рассчитал сопротивления, и
самая тонкая, самая нежная, которая могла бы вот-вот запеть, звякнула и
лопнула.
Легкий туннельный сквозняк, сдувший серьезные мысли и
заставивший Сашу жонглировать игривыми намеками с музыкантом, разом стих. Она
протрезвела и теперь корила себя за то, что поддалась ему. Неужели ради этого
она бросила Хантера, оставила старика?
— Как будто ты знаешь, что это такое, — отрезала Саша и
отвернулась.
* * *
Серпуховская, вся бледно-серая от страха, растаяла во мраке.
Бойцы в армейских противогазах отрезали ее от туннелей с
обеих сторон, блокировали переход на Кольцо, и станция, предчувствуя беду,
жужжала растревоженным ульем. Хантера с Гомером вели через зал с охраной, как
большое начальство, и каждый обитатель Серпуховской старался заглянуть им в
глаза — не знают ли они, что происходит на самом деле, не решена ли уже его
судьба? Гомер уткнулся взглядом в пол — он не хотел запоминать эти лица.
Бригадир не отчитывался перед ним, куда собирается идти
дальше, но старик и сам догадался. Впереди был Полис. Четыре станции метро,
объединенные переходами, настоящий город с тысячами жителей. Негласная столица
метрополитена, раздробленного на десятки враждующих феодальных княжеств. Оплот
науки и прибежище культуры. Святыня, на которую не смел покушаться никто.
Никто, кроме старого Гомера, полоумного чумного гонца?
