Морок рассеялся: без следа сгинули люди в плащах и ярких
куртках, погас слепящий свет, и пыль десятилетий снова осела на стенах. Станция
была черной, пустой и безжизненной — именно такой, как Гомер помнил ее по своим
предыдущим походам.
* * *
До самой Октябрьской никто больше не промолвил ни слова,
только слышно было, как перешептываются и пыхтят, запинаясь кирзой о шпалы,
приставленные к ним караульные. Саша злилась даже не на музыканта — на саму
себя. Он… А что он? Вел себя так, как и должен был вести. В конце концов ей
стало даже неловко перед Леонидом — не слишком ли она была резка с ним?
И вот на Октябрьской ветер переменился.
Совершенно естественно. Просто, увидев эту станцию, Саша
позабыла обо всем на свете. За последние дни ей пришлось побывать в местах, в
существование которых она раньше даже не поверила бы. Но Октябрьская затмевала
своим убранством любую из них. Гранитные полы были устланы коврами — изрядно
оплешивевшими, но все еще хранящими изначальные узоры. Светильники, отлитые в
форме факелов, начищенные до блеска, заливали зал ровным молочным свечением. За
расставленными тут и там столами сидели люди с лоснящимися лицами, занятые тем,
что лениво перебрасывались между собой словами и бумагами.
— Здесь так… богато, — смущенно сказала Саша, чуть не
свернув себе шею.
— Мне кольцевые станции напоминают куски свиного шашлыка,
нанизанные на шампур, — шепнул ей Леонид. — Так и сочатся жиром… Кстати! Может,
перекусим?
— Времени нет. — Она замотала головой, надеясь, что он не
услышит приветственное урчание в ее животе.
— Да брось. — Музыкант потянул ее за руку. — Тут есть одно
местечко… Все, что ты ела раньше, не идет ни в какое сравнение… Ребята,
пообедать не против? — подключил он стражников. — Ты не волнуйся, через пару
часов будем на месте. Про свиной шашлык я не случайно заговорил. Здесь такое
делают…
Он чуть ли не в стихах повел рассказ о мясе, и Саша
дрогнула, сдалась. Если до цели всего два часа, получасовой обед ничего не
изменит… В запасе еще почти целые сутки, а кто знает, когда удастся перекусить
в следующий раз?
И шашлык оказался достоен стихов. Но им дело не кончилось:
Леонид попросил бутыль браги. Саша не удержалась, проглотила рюмку из
любопытства, остальное музыкант распил с охранниками. Потом она опомнилась,
вскочила на размякшие ноги и строго приказала вставать Леониду.
Тем строже, что, пока обедали, разморенная жаркой брагой,
она замешкалась и чуть запоздала стряхнуть со своей коленки его пальцы. Легкие,
чуткие. Нахальные. Тот сразу поднял руки — «Сдаюсь!» — но кожа запомнила его
прикосновение. Зачем прогнала так быстро, спросила себя Саша, путаясь, и сама
себя наказала щипком.
Надо было теперь стереть эту кисло-сладкую обеденную сцену
из памяти, заболтать ее чем-нибудь бессмысленным, припорошить сверху словами.
— Здесь странные люди, — сказала она Леониду.
— Чем? — Он махом осушил стакан и наконец вылез из-за стола.
— У них в глазах чего-то не хватает…
— Голода, — определил музыкант.
— Нет, не только… Им как будто больше ничего не надо.
— Это потому что им больше ничего не надо, — хмыкнул Леонид.
— Они сыты. Ганза-царица кормит. А что глаза? Нормальные осоловелые глаза…
— Когда мы с отцом жили, — Саша посерьезнела, — нам столько
на три дня хватило бы, сколько мы сегодня недоели… Может, надо было забрать,
отдать кому-нибудь?
— Ничего, собакам скормят, — ответил музыкант. — Нищих тут
не держат.
— Но ведь можно было бы отдать на соседние станции! Где
голод…
— Ганза благотворительностью не занимается, — встрял в
разговор один из караульных, тот, которого назвали Костылем. — Пусть сами
крутятся. Еще не хватало бездельников на себе тянуть!
— А ты сам коренной, с Кольца? — поинтересовался Леонид.
— Всегда тут жил! Сколько себя помню!
— Тогда ты, наверное, не поверишь, но те, кто родился не на
Кольцевой, тоже иногда должны жрать, — сообщил ему музыкант.
— Пусть жрут друг друга! Или, может быть, лучше у нас все
отнять и поделить, как красные говорят?! — напирал солдат.
— Ну, если все будет продолжаться в том же духе… — начал
Леонид.
— То что? Ты помолчи-ка, шпендель, потому что ты уже тут
наговорил на депортацию!
— На депортацию я наговорил еще раньше, — флегматично
отозвался музыкант. — Мы сейчас этим и занимаемся.
— А могу тебя и сдать куда надо! Как красного шпиона! —
загорячился караульный.
— А я тебя за пьянку на дежурстве…
— Ах ты… Да ты же сам нам… Да ты…
— Нет! Простите нас… Он ничего такого не хотел сказать, —
вмешалась Саша, вцепилась музыканту в рукав, оттащила его от тяжело задышавшего
Костыля.
Она чуть не силой выволокла Леонида к путям, посмотрела на
станционные часы и ахнула. За обедом и спорами на станции прошло почти два
часа. Хантер, с которым она взялась соревноваться в скорости, наверняка не
остановился ни на секунду…
Музыкант за ее спиной пьяно засмеялся.
Весь путь до Парка Культуры караульные не переставали
недобро шипеть. Леонид то и дело порывался ответить им, и Саше приходилось то
осаживать музыканта, то смирять его уговорами. Хмель никак не выветривался из
его головы, добавляя ему и храбрости, и наглости; девушка еле изворачивалась,
чтобы оставаться вне досягаемости его разгулявшихся рук.
— Я тебе совсем не нравлюсь? — обижался он. — Не твой тип,
да? Ты же не таких любишь, тебе мышцы подавай… Шраааамы… Что же ты пошла со
мной?
— Потому что ты мне пообещал! — Она оттолкнула Леонида от
себя. — Я не за тем…
— Я не та-ка-я! — Он грустно вздохнул. — Вечная тема. Знал
бы я, что ты такая недотрога…
— Как ты можешь?! Там же люди… Живые… Они все умрут, если мы
не успеем!
— А что я сделаю? Я еле ноги передвигаю. Знаешь, какие они
тяжелые? На вот, попробуй… А люди… Все равно умрут. Завтра или через десять
лет. И я, и ты. И что?
— Так ты врал? Ты врал! Гомер говорил мне… Предупреждал…
Куда мы идем?
— Нет, не врал! Хочешь, поклянусь, что не врал? Сама
увидишь! Еще извиняться будешь! И пусть тебе потом будет стыдно, и ты мне
скажешь: Леонид! Мне так со-вест-но… — Он наморщил нос.
