И вдруг Леонид свернул налево, в светлый боковой туннель —
так уверенно, словно шел к себе домой. Еще несколько минут — и вдалеке
показались флаги, решетки, наваленные из мешков пулеметные гнезда, послышался
лай собак. Пограничная застава? Предупредили ли их уже о побеге? Как он
собирается вырваться отсюда? И чья земля начинается по другую сторону баррикад?
— Я от Альберта Михайловича. — Музыкант ткнул подбежавшему
постовому в нос странного вида документ. — Мне бы на тот берег.
— По обычному тарифу, — заглянув в корочку, определил тот. —
Где на барышню бумаги?
— Давайте по двойному. — Леонид вывернул карманы,
выпотрашивая последние патроны. — А барышню вы не видели, ладно?
— Давайте-ка без «давайте», — посуровел пограничник. — Вы
что, на базаре? Здесь правовое государство!
— Что вы! — деланно испугался музыкант. — Я просто решил,
раз рыночная экономика, можно поторговаться… Не знал, что есть разница…
Через пять минут и Сашу, и Леонида, растрепанного и
помятого, со ссаженной скулой и кровоточащим носом, швырнули в крохотную
комнатку с кафельными стенами.
Лязгнула железная дверь.
Наступила тьма.
Глава 16
В клетке
В кромешной темноте оставшиеся человеку чувства обостряются.
Запахи становятся ярче, звуки громче и объемнее. В карцере было слышно только,
как кто-то скребется в пол, и нестерпимо воняло прелой мочой.
Но музыкант из-за выпитого, кажется, не слышал даже боли.
Недолгое время он еще что-то бубнил себе под нос, потом перестал отзываться и
засопел. Его не тревожило, что теперь их точно настигнет погоня. Не беспокоило,
что станет с Сашей, без бумаг и оправданий пытавшейся пересечь границу Ганзы. И
уж конечно, его оставляла совершенно равнодушным судьба Тульской.
— Ненавижу, — тихо сказала Саша.
Ему и это было все равно.
Вскоре во мраке, которым была затянута камера, обнаружилась
дырка — стеклянный глазок в двери. Все прочее оставалось невидимым, но и этой
прорехи Саше хватило: осторожно ощупывая черноту вокруг себя, она подползла к
двери и обрушила на нее свои легкие кулаки. Та отозвалась, загремела, но, как
только Саша оставила ее в покое, тишина вернулась. Охрана не хотела слышать ни
грохота, ни Сашиных криков.
Время вязко текло вперед.
Сколько их продержат в плену? А может, Леонид нарочно привел
ее сюда? Хотел отделить ее от старика, от Хантера? Вырвать из связки, заманить
в ловушку? И все это только для того, чтобы…
Саша заплакала, уткнувшись в рукав: он впитывал и влагу, и
звуки.
— Ты когда-нибудь видела звезды? — послышался голос, все еще
нетрезвый.
Она не отвечала.
— Я тоже только на фотографиях, — сказал ей музыкант. —
Солнце-то еле пробивается сквозь пыль и облака, а им на это не хватает сил. А
сейчас проснулся вот от твоего плача и подумал, что вдруг увидел настоящую
звезду.
— Это смотровой глазок. — Она проглотила слезы, прежде чем
ответить.
— Знаю. Но вот что интересно… — Леонид кашлянул. — Кто же
тогда на нас раньше смотрел с неба целой тысячей глаз? И почему отвернулся?
— Никого там никогда не было. — Саша тряхнула головой.
— А мне вот всегда хотелось верить, что кто-то за нами
приглядывает, — раздумчиво произнес музыкант.
— Даже в этой камере до нас никому нет дела! — Ее глаза
снова набухли. — Ты это подстроил, да? Чтобы мы не успели? — Она снова
забарабанила в дверь.
— Если ты считаешь, что там никого нет, зачем стучать? —
спросил Леонид.
— Тебе плевать, если все больные погибнут!
— Вот такое от меня впечатление, да? Обидно, — вздохнул он.
— Но ты тоже, по-моему, не к больным рвешься. Боишься, что если твой
возлюбленный отправится их резать, сам заразится, а лекарства-то нет…
— Неправда! — Саша еле держалась, чтобы не ударить его.
— Правда, правда… — Леонид пискляво ее передразнил. — И что
в нем такого?
Саше не хотелось ничего ему объяснять, вообще с ним говорить
не хотелось. Но она не смогла удержаться.
— Я ему нужна! Действительно нужна, без меня он пропадет. А
тебе нет. Тебе просто играть не с кем!
— Ну, положим, ты ему нужна. Не то, чтобы сильно, но не
отказываться же… А тебе-то он зачем, этот санитар леса? Злодеи привлекают? Или
хочешь спасти пропащую душу?
Саша умолкла. Ее задело то, с какой легкостью музыкант
читает ее чувства. Может, в них не было ничего особенного? Или это потому, что
она не могла их скрыть? То тонкое, неосязаемое, что у нее не получалось и
облечь в слова, из его уст звучало обыденно и даже пошловато.
— Ненавижу, — наконец выговорила она.
— Это ничего, я себя тоже не особо, — усмехнулся Леонид.
Саша села на пол. У нее снова потекли слезы — сначала от
злости, потом от бессилия. Пока от нее что-то зависело, она не собиралась
сдаваться. Но сейчас, в глухом карцере и с глухим спутником, у нее не
оставалось шансов быть услышанной. Кричать не имело смысла. Стучаться не имело
смысла. Уговаривать было некого. Ничто не имело смысла.
А потом на миг перед ней вдруг встала картина: высокие дома,
зеленое небо, летучие облака, смеющиеся люди. И горячие капли на ее щеках
показались ей каплями того самого летнего дождя, о котором ей рассказывал
старик. Еще секунда — и наваждение исчезло, оставив после себя только легкое,
волшебное настроение.
— Хочу чуда, — упрямо, с закушенной губой, сама себе сказала
Саша.
И тут же в коридоре громко щелкнул тумблер, а камеру
затопило нестерпимо ярким светом.
***
На десятки метров от входа в священную столицу метро,
мраморную усыпальницу цивилизации, вместе с белыми лучами ртутных ламп
распространялась благостная аура спокойствия и процветания. В Полисе не берегли
свет, потому что верили в его магию. Обилие света напоминало людям об их
прежней жизни, о тех далеких временах, когда человек еще не был ночным
животным, не был хищником. И даже варвары с периферии тут вели себя сдержанно.
