— За дело. — Он отвернулся и теперь говорил совсем тихо, и,
даже стоя в шаге от него, Саша разбирала не все. — Меня… оскорбил один человек.
Смотритель библиотеки. Унизил при свидетелях. Той же ночью я напился и сжег
библиотеку. Смотритель угорел вместе со всей семьей. Жаль, у нас нет казни… Я
ее заслужил. Меня просто изгнали. Пожизненно. Обратного пути нет.
— Зачем тогда ты меня сюда вел?! — Саша сжала кулаки. —
Зачем сжег еще и мое время?!
— Ты можешь попробовать достучаться до них, — пробормотал
Леонид. — В боковом туннеле, в двадцати метрах от ворот, есть метка белой
краской. Точно под ней, на уровне пола, — резиновый кожух, под которым кнопка
звонка. Надо нажать три раза коротко, три длинно, три коротко, это условный
сигнал для возвращающихся наблюдателей…
Он и вправду остался на станции — помог только Саше
выбраться за все три блокпоста и побрел назад. На прощание попытался всучить ей
старый автомат, который успел уже где-то раздобыть, но Саша не взяла. Три
коротких, три длинных, три коротких… Вот и все, что ей сейчас может
пригодиться. И еще фонарь.
Туннели за Спортивной начинались мрачные, глухие. Станция
считалась последней обитаемой на всей линии, и каждый блокпост, через который
ее проводил музыкант, больше походил на маленькую крепость. Но Саше не было
страшно, совсем. Она думала только о том, что через час или полтора окажется на
пороге Изумрудного Города.
А если Города не существует, то бояться и вовсе ни к чему.
Боковой туннель оказался точно там, где обещал Леонид.
Отгороженный искалеченной решеткой, в которой Саша без труда нашла достаточно
широкую щель, через несколько сотен шагов он действительно заканчивался
стальной стеной гермоворот — вечной, непоколебимой.
Саша прилежно отсчитала от нее сорок своих шажков и выудила
из темноты белую метку на мокрой, словно вспотевшей, стене. Кожух она тоже
нашла сразу. Отогнула резину, нащупала звонок, сверилась с часами, которые ей
отдал музыкант. Успела! Успела! Еле выждав несколько долгих минут, она закрыла
глаза…
Три коротких.
Три длинных.
Три коротких.
Глава 17
Кто говорит?
Артем опустил кипящий ствол вниз. Тыльной стороной ладони
хотел утереть пот и слезы, но рука не могла добраться до глаз. Противогаз
мешал. Может, снять его к чертям? Какая уже разница, в самом деле…
Казалось, зараженные ревели громче автоматных очередей.
Иначе почему все новые и новые больные вырывались из вагона навстречу
свинцовому шквалу? Неужели не слышали грохота, неужели не понимали, что их
расстреливают в упор? На что надеялись? Или для них тоже уже не было разницы?
На несколько метров вокруг вскрывшегося выхода платформа
была завалена разбухшими телами. Некоторые еще подергивались, и из глубины
кургана полз чей-то стон. Бубон распахнутых дверей вытек до конца: оставшиеся в
вагоне в ужасе ужались плотнее, прячась от пуль.
Артем обвел глазами других автоматчиков: только у него
сейчас дрожат руки и трясутся колени? Никто из них не говорил ни слова. Вначале
молчал даже командир. Слышно было только, как хрипит, стараясь сдержать кровавый
кашель, переполненный поезд и как выплевывает проклятия последний умирающий под
грудой мертвых.
— Изверги… Сволочи… Я же еще живой… Тяжело как…
Командир высмотрел-таки его, присел рядом и разрядил в
несчастного остатки обоймы: жал курок до порожних щелчков. Поднялся, поглядел
на свой пистолет, зачем-то вытер его о штаны.
— Соблюдайте спокойствие! — сипло крикнул он. — Попытки
покинуть лазарет без разрешения будут караться и впредь…
— Что с трупами делать? — спросили у него.
— Обратно в поезд. Иваненко, Аксенов, займитесь!
Порядок был восстановлен. Артем мог возвращаться на свое
место, пытаться уснуть: до побудки еще оставалось пара часов. Поспать бы хоть
час, чтобы не свалиться завтра на дежурстве…
Получилось иначе.
Иваненко шагнул назад, замотал головой, отказываясь браться
за гнилостные, разваливающиеся тела. Командир вытянул к нему руку с пистолетом,
забыв, что патроны кончились, зло зашипел, а потом сразу клацнул бойком —
впустую. Иваненко взвизгнул и бросился бежать.
И тут один из покашливавших бойцов вскинул автомат и
неловко, криво ткнул командира в спину штык-ножом. Командир не упал, а остался
на ногах и медленно обернулся через плечо к тому, кто ударил.
— Ты что это, сука? — тихо удивился он.
— Ты всех нас так скоро в расход… Тут на станции здоровых
нет! Сегодня мы их, а завтра ты нас загонишь в эти вагоны… — заорал на него
ударивший, пытаясь выдернуть из командира автомат, но почему-то не стреляя.
Никто не вмешивался. Даже Артем, сделавший было шаг к этим
двоим, застыл в ожидании. Наконец штык вышел из спины. Командир, словно пытаясь
почесаться, потянулся к ране, потом опустился на колени, уперся ладонями в
скользкий пол, затряс головой. Хотел прийти в себя? Или проснуться?
Добивать командира никто не решался. Даже бунтовщик, который
его зарезал штыком, испуганно отступил, а потом сорвал с себя противогаз и
закричал на всю станцию:
— Братки! Хватит их мучить! Отпустите! Им все равно
подыхать! И нам тоже! Что мы, не люди?!
— Не сметь… — неслышно сипел командир, стоя на коленях.
Автоматчики зароптали, совещаясь. В одном месте от дверей
вагона отодрали решетки, еще в одном… Потом кто-то выстрелил зачинщику в лицо,
и он кувырнулся назад, упал к другим мертвым. Но уже было поздно: зараженные с
победным ревом выплескивались из поезда в зал, неуклюже бежали на своих толстых
ногах, рвали у оробевших караульных автоматы, разбредались кто куда. И
охранники тоже дрогнули: кто-то еще стрелял в больных, а другие смешивались с
ними, уходили прочь со станции во все туннели: одни — на север, к Серпуховской,
другие — на юг, к Нагатинской.
Артем стоял на месте, тупо глядя на командира. Тот не хотел
умирать. Сначала он полз вперед на четвереньках, потом, поскальзываясь, встал и
двинулся куда-то.
— А вот сейчас вам сюрприз… Думали, не подготовлюсь… —
бормотал он.
Его блуждающий взгляд зацепился за Артема. На миг замерев,
командир вдруг обычным своим голосом, не терпящим неповиновения, гаркнул:
