— Попов! Отведи меня в радиорубку! Надо приказать северному
блокпосту перекрыть ворота…
Артем подставил ему свое плечо, и они тяжело побрели мимо
опустевшего поезда, мимо дерущихся людей, мимо гор хлама — в рубку, где стоял и
телефон. Рана у командира, видимо, не была смертельной, но крови он терял
много. Пока дошли, силы совсем покинули его, и он обмяк в забытьи.
Придвинув к двери стол, Артем схватил микрофон внутреннего
коммутатора и вызвал северную заставу. Прибор пощелкивал, хрипел, будто
надрывно дыша, и молчал, страшно молчал.
Если этот путь перекрывать поздно, Артем должен предупредить
хотя бы Добрынинскую! Он кинулся к телефону, нажал на пульте одну из двух
кнопок, подождал несколько секунд… Аппарат еще работал. Сначала в трубке
шептало только эхо, потом послышалось стрекотание, и наконец пошли гудки.
Один… Два… Три… Четыре… Пять… Шесть…
Господи, пусть они ответят. Если они все еще живы, если до
сих пор не заражены, пусть ответят, пусть дадут ему шанс. Пусть отзовутся
прежде, чем больные успеют добраться до рубежей станции. Сейчас Артем был готов
заложить душу, лишь бы на другом конце провода кто-нибудь снял трубку!
И тут случилось невозможное. Седьмой гудок оборвался на
середине, послышалось кряхтение, далекая перебранка, и сквозь шорохи прорезался
чей-то надтреснутый голос, задыхающийся от волнения.
— Добрынинская слушает!
* * *
Клетка была опущена в полумрак. Но Гомеру хватило и этого
скупого света, чтобы увидеть: силуэт пленника был слишком тщедушный, слишком
неживой, чтобы принадлежать бригадиру. Словно за решеткой сидело чучело —
безвольное, поникшее. Кажется, охранник… Мертвый. Но где же Хантер?!
— Спасибо. Думал, не дождусь, — раздался утробный, глухой
голос. — Мне там было… тесно.
Мельник крутанулся на своем кресле быстрее, чем успел
обернуться Гомер. В проходе, отрезая им путь на станцию, стоял бригадир. Руки
его были крепко сцеплены, будто одна не доверяла другой и боялась выпустить ее.
К людям он повернулся своей изуродованной половиной.
— Это… ты? — У Мельника дернулась щека.
— Пока да. — Хантер странно кашлянул; не знай Гомер, что тот
не умеет смеяться, он мог бы, обманувшись, принять этот звук за смех.
— Что с тобой?.. Что с лицом?..
Мельник наверняка хотел расспросить его совсем о другом;
отмашкой он приказал охране выйти вон. Гомера оставили.
— Ты тоже не в лучшей форме. — Бригадир снова кашлянул.
— Ерунда, — скривился Мельник. — Жаль только, не могу тебя
обнять. Черт тебя дери… Куда ты… Сколько мы тебя искали!
— Знаю. Мне надо было… побыть одному, — отрывисто выговорил
Хантер. — Я… не хотел к людям. Хотел навсегда уйти. Но испугался…
— А что случилось тогда, с черными? Это от них у тебя? —
Мельник кивнул на лиловые рубцы.
— Ничего. Мне не удалось их уничтожить. — Бригадир
притронулся к шраму. — Я не сумел. Они меня… Переломили.
— Ты ведь оказался прав, — неожиданно горячо заговорил
Мельник. — Ты прости меня, я вначале не обратил внимания, не поверил. У нас
тогда было… Ты сам помнишь… Но мы их нашли, все выжгли подчистую. Думали, что
тебя нет больше. Что они тебя… Я их из-за тебя… За тебя. Всех до единого!
— Я знаю, — хрипло, надрывно произнес Хантер. — И они знали,
что так будет — из-за меня. Они все знали. Они людей умели видеть, и судьбу
каждого. Ты даже не знаешь, на кого мы подняли руку… Он нам в последний раз
улыбнулся… Послал их… Дал еще один шанс. А мы… Я их обрек, а вы исполнили.
Потому что мы такие. Потому что чудовища…
— Что…
— Когда я к ним пришел… Они мне меня показали. Я как будто в
зеркало смотрелся и видел все, как есть. Я про себя все понял. Про людей понял.
Почему с нами все так случилось…
— О чем ты?! — Мельник уставился на своего товарища
встревоженно, мельком глянул на дверь — не пожалел ли, что поспешил отослать
охрану?
— Говорю тебе. Увидел себя их глазами, как в зеркале. Не
внешность, а внутри… За ширмой… Они его выманили на свет, к зеркалу, чтобы мне
показать. Людоеда. Чудовище. А человека я не увидел. Сам себя испугался.
Проснулось. Я раньше врал себе… Говорил, защищаю, спасаю… Врал. Просто голодный
зверь, рвал глотки. Хуже зверя. Зеркало исчезло, а оно… это… осталось.
Проснулось и больше не хотело спать. Они думали, я себя убью после этого. Для
чего мне жить было… А я не стал. Я должен был бороться. Сначала в одиночку…
Чтобы никто не видел. Подальше от людей. Думал, могу сам наказать себя, чтобы они
не карали. Думал, болью выгоню его… — Он прикоснулся к шрамам. — Потом понял,
без людей оно одолеет. Забывал себя. И вернулся.
— Они же тебе мозги промыли! — тяжело произнес Мельник.
— Ничего. Уже все прошло. — Бригадир отнял руку от рубцов, и
его голос переменился: он снова говорил глухо, мертвенно. — Почти все. Та
история давно кончена, что сделано, то сделано. Мы теперь тут одни. Надо
выкручиваться. Я не с этим пришел. На Тульской эпидемия. Может вырваться и на
Севастопольскую, и на Кольцо. Воздушная лихорадка. Та самая, смертельная.
— Мне не докладывали. — Мельник глядел на него
подозрительно.
— Никому не докладывали. Трусят. Врут. Скрывают. Не знают,
что делать.
— Что ты от меня хочешь? — Тот подобрался в кресле.
— Ты сам знаешь. Опасность должна быть устранена. Дай мне
жетон. Дай людей. Огнеметы. Нужно закрыть и очистить Тульскую. По необходимости
— Серпуховскую и Севастопольскую. Надеюсь, дальше не ушло.
— Вырезать три станции на всякий случай? — переспросил Мельник.
— Чтобы спасти остальных.
— После такой бойни все возненавидят Орден…
— Никто ничего не узнает. Мы не оставим никого, кто мог бы
заразиться… и увидеть.
— Такой ценой?!
— Ты не понимаешь? Если мы промедлим еще немного, спасать
уже будет некого. Мы слишком поздно узнали об эпидемии. Другой возможности
остановить ее не будет. Через две недели все метро будет сплошным чумным
бараком, через месяц — кладбищем.
— Я должен сам убедиться…
— Ты не веришь мне, да? Считаешь, что я помешался? Не верил
тогда и сомневаешься сейчас. Плевать. Пойду один. Как обычно. Хоть свою совесть
сберегу.
