Кропоткинская… Разлинованная на клетки и заставленная
одинаковыми палатками, запущенная и неухоженная. Чьи-то приблизительные
портреты на стенах, написанные недавно и уже потекшие. Флаги, флаги, так много,
что они сливаются в одну сплошную багровую ленту, в стылую струю, бьющую из
окаменевшей вены.
Тут уже вслед харкнул подствольный гранатомет, и дрезину
накрыл ливень мраморных осколков, один из которых рассек Саше ногу, но
неглубоко. Впереди солдатики принялись опускать шлагбаум, но дрезина,
разошедшись, сшибла его, сама чуть не слетая с рельсов.
Мотовоз неумолимо приближался: его двигатель был в разы
мощнее и без труда толкал обшитую сталью махину. Саше и музыканту пришлось
залечь, укрыться за металлическим каркасом кузова…
Но через несколько мгновений борта двух дрезин просто
сойдутся, и их возьмут на абордаж. Леонид, будто обезумев, вдруг начал
раздеваться.
Впереди возникла застава, брустверы из мешков, стальные ежи:
конец пути. Теперь их зажмет между двух прожекторов, между двух пулеметов,
между молотом и наковальней.
Через минуту все будет кончено.
Глава 18
Избавление
Цепочка растянулась на несколько десятков метров. Здесь были
только лучшие севастопольские бойцы, каждого из них полковник отбирал лично.
Перемигивались в туннельном сумраке маленькие нашлемные фонарики, и все боевое
построение вдруг показалось Денису Михайловичу роем светляков, несущимся в
ночь. В теплую и душистую крымскую ночь, над кипарисами, к шепчущему морю.
Туда, куда полковник хотел бы отправиться после смерти.
Он стряхнул щекочущий озноб, нахмурился, отругал себя. Все
же на старости лет стал сдавать… Пропустив мимо последнего бойца, он достал из
нержавеющего портсигара единственную самокрутку, понюхал, чиркнул зажигалкой.
Это был хороший день. Удача улыбалась полковнику, и все
складывалось так, как он задумал. Нагорную миновали без потерь, и даже
единственный пропавший без вести вскоре нагнал колонну. Настроение у всех было
превосходное: пойти под пули для них было куда менее страшно, чем увязнуть в
нескончаемом ожидании и неизвестности. К тому же перед походом Денис Михайлович
дал им наконец как следует выспаться. Только у самого заснуть так и не
получилось.
Судьбу полковник всегда считал просто цепью случайностей и
не понимал, как ей можно довериться. За все дни, прошедшие с ухода маленькой
экспедиции в каховские туннели, от нее не было никаких вестей. Всякое могло
случиться, Хантер не бессмертен. А имел ли Денис Михайлович право положиться
только на бригадира, в своих нескончаемых войнах, может быть, повредившегося
умом, и на старика-сказочника?
Он тоже больше не мог ждать.
План действий: провести основные силы севастопольцев через
Нахимовский, Нагорную и Нагатинскую — к закрытым южным гермоворотам Тульской, а
по поверхности отправить диверсионную группу на закупоренную станцию. Спустить
диверсантов через вентиляционные колодцы в туннель, ликвидировать охрану, если
она еще там есть, открыть затворы ударной бригаде… А дальше — дело техники, кто
бы там ни захватил эту станцию.
Три дня ушло на поиск и расчистку шахт. Сегодня сталкерам
останется только впустить диверсантов внутрь. И произойдет это уже через пару
часов.
Через два часа все решится, и Денис Михайлович снова сможет
думать о чем-то еще, снова сможет спать и есть.
План был простой, выверенный, безупречный. Но внутри у
Дениса Михайловича тянуло, а сердце ухало так, словно ему было восемнадцать и
он снова шел в свой первый бой в то горное село. Полковник прижег тревогу
папиросным угольком, выбросил крошечный окурок, снова натянул маску и зашагал
вперед, нагоняя отряд.
Вскоре бригада уперлась в стальные гермодвери. Теперь до
начала штурма можно передохнуть, еще раз повторить с командирами звеньев
расписанные и разученные роли.
В одном Гомер оказался прав, усмехнулся про себя полковник.
Незачем брать крепость приступом, если можно сделать так, чтобы открыли
изнутри. Ход конем; это не Гомер ли, часом, писал о взятии Трои?
Денис Михайлович сверился с дозиметром — фон низкий — и
стащил противогаз. За ним то же самое сделали звеньевые, а потом и остальные
бойцы. Ничего, пусть пока отдышатся.
* * *
В Полисе всегда было достаточно зевак, еле добравшихся сюда
с бедных и темных окраинных станций и теперь блуждающих по его галереям и залам
с распахнутыми глазами и отвалившейся от восторга челюстью. Так что Гомер,
круживший по Боровицкой, нежно гладящий стройные колонны Александровского Сада,
любовно и восхищенно оглядывающий кокетливые, похожие на девичьи сережки,
люстры Арбатской, ничем среди них не выделялся.
Его сердце поймало и не выпускало предчувствие: это его
последний раз в Полисе. То, что произойдет на Тульской через несколько часов,
перечеркнет всю его жизнь, а может, и оборвет ее. Старик решил: он сделает то,
что должен. Позволит Хантеру вырезать и сжечь станцию, а потом попробует убить
его. Но если бригадир заподозрит предательство, он вмиг свернет Гомеру шею. А
может, старик и сам погибнет при штурме Тульской. Если так — скоро ему умирать.
А если все удастся, Гомер уйдет в затворники, чтобы заполнить все белые листы
между уже готовой завязкой книги и ее финальной точкой, которую он поставит
выстрелом Хантеру в затылок.
Сможет ли он? Посмеет ли? При одной мысли об этом у старика
начинали подрагивать руки. Ничего, ничего; все это решится само. Сейчас не надо
об этом думать, чрезмерные размышления заставляют сомневаться.
И слава богу, что он отослал от себя девчонку! Теперь Гомеру
было уже непонятно, зачем он вовлек ее в свою авантюру, как мог позволить ей
войти в клетку со львами. Заигрался в писателя, забыл, что она не плод его
воображения…
Его роман получится не таким, не о том, как старик думал
прежде. Но ведь с самого начала Гомер собирался взвалить на себя неподъемную
ношу. Как уместить в одной книге всех людей? Взять даже толпу, сквозь которую
старик сейчас шел, — ей будет тесно на книжных страницах. Гомер не хотел
превращать роман в братскую могилу, где от столбиков имен рябит в глазах, где
за бронзовыми буквами никогда не разглядеть лица и характеры павших.
