Нет, ничего не выйдет. Даже его память — рассохшаяся от
времени, давно давшая течь — не примет на борт всех этих людей. И изъеденное
оспой лицо торговца сладостями, и бледное остроносое личико девочки,
протягивающей ему патрон. Улыбку ее матери, светлую, как у Мадонны, и улыбку
похотливую, клейкую — проходящего мимо солдата? И резкие морщины побирающихся
тут же древних нищих, и смеющиеся морщинки у глаз тридцатилетней женщины?
Кто из них насильник, кто стяжатель, кто вор, кто предатель,
кто потаскун, кто пророк, кто праведник, кто просто неравнодушный человек, а
кто еще не определился — Гомер не знает этого. От него сокрыто, о чем на самом
деле думает торговец сладостями, глядя на маленькую девочку, что означает
улыбка ее матери, чужой жены, вспыхнувшая от искры солдатского взгляда, чем
промышлял нищий, пока ему не отказали ноги. И поэтому не Гомеру решать, кто
заслужил право на вечность, а кто нет.
Шесть миллиардов сгинули без следа; шесть миллиардов! Не
случайно же всего лишь десятки тысяч смогли спастись?
Машинист Серов, на место которого Николай должен был
заступить через неделю после Апокалипсиса, страстный болельщик, считал всю
жизнь футбольным матчем. Все человечество проиграло, говорил он Николаю, а мы с
тобой еще бегаем, не задумывался, почему? Потому что у нашей с тобой жизни нет
определяющего счета, и судья дал нам дополнительное время. И за это время мы
должны разобраться, зачем мы здесь, успеть завершить все дела, все выправить и
тогда уже, приняв мяч, лететь к сияющим воротам… Он был мистиком, этот Серов.
Гомер никогда не спрашивал у него, удалось ли ему забить гол. Но в том, что
самому Коле еще только предстоит исправить личный счет, Серов его убедил. И от
него же Гомеру досталась убежденность, что в метро нет случайных людей.
Но обо всех написать невозможно!
Стоит ли продолжать пытаться?
И тут среди тысячи незнакомых лиц старик увидел то, которое
меньше всего рассчитывал сейчас увидеть.
* * *
Леонид скинул куртку, стащил свитер, а за ним и относительно
белую майку. Флагом взметнул ее над головой и принялся размахивать, не обращая
внимания на пули, которые плотной строчкой прошивали воздух вокруг него. И
случилось странное: мотовоз начал отставать, а с маячившей впереди заставы по
их дрезине огонь все не открывали.
— Вот теперь папа меня убил бы! — сообщил Саше музыкант,
когда они с лету с диким скрежетом затормозили у самых ежей.
— Что ты делаешь? Что мы делаем? — Та не могла перевести
дух, не могла понять, как они уцелели в этой гонке.
— Сдаемся! — Он засмеялся. — Это въезд на Библиотеку имени
Ленина, погранзастава Полиса. А мы с тобой — перебежчики.
Подбежавшие дозорные сняли их с дрезины, переглянулись,
проверив паспорт Леонида и, спрятав заготовленные наручники, проводили девушку
и музыканта на станцию. Привели в сторожку и, почтительно перешептываясь, вышли
за начальством.
Леонид, вальяжно развалившийся в плешивом кресле, тут же
подскочил, выглянул за дверь и махнул Саше рукой.
— Здесь даже большие шалопаи, чем у нас на Линии! — фыркнул
он. — Охраны нет!
Они выскользнули из комнаты, сначала не спеша, а потом все
быстрее зашагали по переходу, наконец пустились бежать, взявшись за руки, чтобы
толпа не разделила их. Спины им вскоре засвербило от трелей милицейских
свистков, но затеряться на этой огромной станции было проще простого. Народу
здесь было в десятки раз больше, чем на Павелецкой. Даже когда Саша воображала
жизнь до войны, гуляя по поверхности, она не могла представить себе такое
многолюдие! И светло здесь было почти как там, наверху. Саша спряталась в
ладони, оглядывая мир вокруг через тоненькую смотровую щель между пальцами.
Ее глаза то и дело запинались о вещи, лица, камни, колонны —
одни других удивительнее, и если бы не Леонид, если бы не их сцепленные пальцы,
наверняка упала и потерялась бы. Когда-нибудь она обязательно должна сюда
вернуться, пообещала себе Саша. Когда-нибудь, когда у нее будет больше времени.
— Саша?!
Девушка обернулась и встретилась взглядами с Гомером —
испуганным, рассерженным, удивленным. Саша улыбнулась: оказывается, она успела
соскучиться по старику.
— Что ты здесь делаешь? — Тот не мог задать более глупого
вопроса двум удирающим молодым людям.
— Мы идем на Добрынинскую! — переводя дыхание, чуть замедляя
шаг, чтобы старик поспел за ними, ответила она.
— Что за чушь! Ты не должна… Я тебе запрещаю! — Но его
запреты, выдавленные сквозь натужное пыхтение, не могли ее убедить.
До заставы на Боровицкой они добрались еще до того, как
пограничников успели предупредить о побеге.
— У меня мандат от Мельника! Срочно пропустите! — сухо
приказал Гомер дежурному офицеру.
Тот приоткрыл было рот, но, так и не собравшись с мыслями,
отдал старику честь и освободил проход.
— Вы сейчас соврали? — вежливо спросил у Гомера музыкант,
когда застава осталась далеко позади и совсем утонула в темноте.
— Какая разница? — сердито буркнул старик.
— Главное — делать это уверенно, — оценил Леонид. — Тогда
заметят только профессионалы.
— К черту лекции! — нахмурился Гомер, щелкая садящимся
фонарем. — Мы дойдем с вами до Серпуховской, но дальше я вас не пущу!
— Ты просто не знаешь! — сказала Саша. — Средство от болезни
нашлось!
— Как… нашлось? — старик сбился с шага, закашлялся,
посмотрел на Сашу — робко, странно.
— Ну да! Радиация!
— Бактерии становятся безвредными под действием излучения, —
пришел на помощь музыкант.
— Да микробы и вирусы в сотни, тысячи раз лучше человека
сопротивляются радиации! А от облучения иммунитет падает! — теряя власть над
собой, закричал старик. — Что ты ей наговорил! Зачем ты ее туда тащишь?! Ты
хоть понимаешь, что там сейчас будет! Ни мне, ни вам его уже не остановить!
Забери ее, спрячь! А ты… — Гомер обернулся к Саше: — Как ты могла поверить…
Профессионалу! — презрительно выплюнул он последнее слово.
— Не бойся за меня, — негромко сказала девушка. — Я знаю,
что Хантера можно удержать. У него две половины… Я видела обе. Одна хочет
крови, но вторая пытается спасти людей!
— Что ты говоришь! — Гомер всплеснул руками. — Там нет уже
никаких частей, там одно целое. Чудовище, запертое в человеческом теле! Год
назад…
