— Вы живы? — крикнул он в трубку. — Зараженные вырвались!
Потом вспомнил: они ведь не знают, что творится на Тульской.
Надо же все рассказать, объяснить. На платформе визжала женщина и работал
пулемет. Звуки пролезали сквозь щель под дверью, от них было никуда не деться.
По ту сторону провода ему что-то отвечали, спрашивали, но слышно было плохо.
— Надо закрыть им выход! — повторял Артем. — Стреляйте на
поражение. Не подпускайте их к себе!
Понял: они же не знают, как выглядят больные. Как их
описать? Толстые, растрескавшиеся, зловонные? Но ведь те, кто заразился недавно,
с виду — как обычные люди.
— Стреляйте всех подряд, — механически сказал он.
А если он сам попытается выбраться со станции, получается,
что его тоже застрелят, что он сам себя приговорил? Нет, ему не выбраться. На
станции не осталось здоровых… И Артему вдруг стало невыносимо одиноко. И
страшно, что у человека, который слушает его там, на Добрынинской, теперь не
останется времени, чтобы говорить с ним.
— Пожалуйста, только не кладите трубку! — попросил он.
Артем не знал, о чем говорить с незнакомым человеком, и
начал рассказывать ему о том, как долго пытался дозвониться, о том, как страшно
ему было и как он думал, что во всем метро больше не осталось ни одной живой
станции. А вдруг он тогда звонил в будущее, в котором никто не уцелел, пришло
ему в голову, и он это тоже сказал. Сейчас не надо было бояться выглядеть
глупо. Сейчас вообще не надо было больше бояться. Только бы поговорить с
кем-нибудь.
— Попов! — прохрипел из-за спины командир. — Ты связался с
северной заставой? Гермоворота… Перекрыты?
Артем обернулся, покачал головой.
— Недоносок. — Командир харкнул кровью. — Никчемный… Слушай
меня. Станция заминирована. Я нашел трубы… Сверху. Сток для грунтовых вод. Там
заложил… Рванем, и всю Тульскую зальет к чертям. Контакты мины у меня здесь, в рубке.
Надо закрыть северные ворота… И проверить, держатся ли южные. Запечатать
станцию. Чтобы дальше вода не пошла. Закрой их, понял? Когда все будет готово,
скажешь… Связь с заставой работает?
— Так точно, — кивнул Артем.
— Только сам не забудь остаться по эту сторону ворот. —
Командир растянул губы в улыбке, зашелся кашлем. — А то не по-товарищески
будет…
— Но как же вы… Вы тут?
— Ты не дрейфь, Попов, — прищурился командир. — Каждый из
нас для своего рожден. Я рожден, чтобы этих сук утопить. Ты — чтобы люки
задраить и сдохнуть, как честный человек. Понял?
— Так точно, — повторил Артем.
— Выполняй…
* * *
Трубка заглохла.
По прихоти телефонных богов самому Гомеру было довольно
прилично слышно все, что ему говорил дежурный на Тульской. Но вот последние
несколько фраз он разобрать так и не смог, а потом связь и вовсе оборвалась.
Старик поднял глаза. Над ним нависала туша Андрея
Андреевича; его синий китель под мышками пошел темными пятнами, толстые руки
тряслись.
— Что там? — севшим голосом спросил он.
— Все вышло из-под контроля. — Гомер тяжело сглотнул. —
Перебрасывайте всех свободных людей на Серпуховскую.
— Не получится. — Андрей Андреевич вытащил из брючного
кармана «макаров». — На станции паника. Всех верных людей я расставил на входах
в туннели на Кольце, чтобы хотя бы отсюда никто не делся.
— Их можно успокоить! — нерешительно возразил Гомер. — Мы
обнаружили… Лихорадку можно лечить. Радиацией. Скажите им…
— Радиацией?! — Начальник скорчил гримасу. — Вы сами-то в
это верите? Вперед, благославляю вас! — Он шутовски отдал старику честь и,
хлопнув дверью, заперся в своем кабинете.
Что делать? Теперь Гомеру и музыканту с Сашей даже не
сбежать отсюда… Да и где они?! Старик выбрался в коридор, прижимая рукой
колотящееся сердце, побежал на станцию, выкрикивая ее имя… Их не было нигде. На
Добрынинской царил хаос, женщины с детьми, мужчины с тюками осаждали истончившееся
оцепление, среди перевернутых палаток шныряли мародеры, но никому до них уже не
было дела. Гомеру случалось видеть такое прежде: сейчас начнут топтать упавших,
потом стрелять по безоружным.
И тут застонал сам туннель.
Гвалт и вопли стихли, сменились удивленными возгласами.
Необычный, могучий звук повторился… Словно ревели походные трубы римского
легиона, заблудившегося в тысячелетиях и вступающего сейчас на Добрынинскую…
Солдаты засуетились, сдвигая ограждения, и из жерла
показалось что-то огромное… Настоящий бронепоезд! Тяжелая башка кабины, обшитая
сталью, простроченная клепками, с щелями бойниц, с двумя крупнокалиберными
пулеметами, поджарое долгое тело и вторая рогатая голова, смотрящая в обратную
сторону. Такого монстра никогда не встречал даже Гомер.
На броне, черные, как вороны, сидели безликие истуканы.
Неотличимые один от другого в костюмах полной защиты, в кевларовых жилетах, в
невиданных противогазах и с ранцами за плечами, они будто вообще не
принадлежали ни этому времени, ни этому миру.
Поезд встал. Закованные в доспехи пришельцы, не обращая
внимания на сбегавшихся ротозеев, слетали на платформу, строились тройной
шеренгой. Потом, синхронно развернувшись — как один человек, как машина, в ногу
загромыхали к переходу на Серпуховскую, уминая своим топотом благоговейный
шепот и детский плач. Старик поспешил за ними, пытаясь вычислить среди десятков
бойцов Хантера. Все они были почти одного роста, на всех бесформенные
непроницаемые комбинезоны сидели как влитые, натянутые на саженные плечи. Все
были вооружены одинаково грозно — ранцевые огнеметы, винторезы с глушителями.
Никаких кокард, никаких гербов, никаких знаков отличий.
Наверное, один из троих, шагавших впереди?
Старик обежал колонну, замахал рукой, заглядывая в бойницы
противогазов, наталкиваясь на взгляды одинаково бесстрастные, равнодушные.
Никто из пришельцев не отзывался, никто не узнавал Гомера. Да был ли среди них
Хантер? Должен, должен явиться!
Ни Саши, ни Леонида старик по пути через переход не увидел.
Неужели благоразумие все же возобладало и музыкант спрятал девчонку от греха
подальше?.. Пусть только переждут где-нибудь эту кровавую баню, а потом уж
Гомер договорится как-нибудь с Андреем Андреевичем, если только тот еще не
успеет пустить себе пулю в лоб.
