Сначала вкрадчиво, потом все уверенней, мощнее, подала голос
флейта. Не могло бы быть ничего более глупого, ничего менее уместного в этом
положении. Оборонявшиеся наградили музыканта очумелыми взглядами, толпа
взрыкнула, загоготала, снова нажала… Леониду было все равно. Он играл,
наверное, не для них, а для себя — ту самую удивительную мелодию, которая
очаровала Сашу, ту самую, которая каждый раз воронкой стягивала к себе десятки
слушателей.
Может быть, именно от того, что нельзя было придумать
худшего способа сдержать бунт, усмирить зараженных, именно из-за трогательного
идиотизма того, кто решил так поступить, а не из-за волшебства флейты, толпа
чуть ослабила натиск. А может быть, музыканту удалось-таки напомнить тем, кто
его окружал, готовясь перемолоть… Напомнить о чем-то…
Выстрелы смолкли, и Леонид, не отпуская флейту, выступил
вперед… Как будто перед ним была обыкновенная публика, которая вот-вот
зааплодирует и осыплет его патронами.
На долю секунды девушке показалось, что среди слушавших она
видит своего отца — умиротворенного, улыбающегося. Вот где он ее ждал…
Саша вспомнила: Леонид говорил ей, что эта мелодия умеет
утолять боль.
* * *
В железной утробе гермоворот заурчало — внезапно,
преждевременно.
Десант опережал время? Значит, ситуация на Тульской была не
такой уж сложной! Может быть, захватчики давно покинули станцию, оставив
затворы запертыми?
Группа рассредоточилась, бойцы укрылись за выступами
тюбингов, и только четверо остались подле Дениса Михайловича — у самых ворот,
держа оружие наготове.
Вот и все. Сейчас створка медленно поедет в сторону, а через
пару минут сорок тяжеловооруженных севастопольских штурмовиков ворвутся на
Тульскую. Любое сопротивление будет подавлено, и станция будет взята в
мгновение ока.
Это оказалось куда проще, чем думал полковник.
Приказа надеть противогазы Денис Михайлович отдать не успел.
* * *
Колонна перетекла, стала толще — теперь в ряд стояли шесть
человек, занимая в ширину весь туннель. Первая шеренга ощетинилась стволами
огнеметов, вторая взяла на изготовку винторезы. Черной лавой они поползли
вперед — неторопливо, уверенно.
Гомер, выглядывавший из-за широких спин пришельцев, увидел в
белых прожекторных лучах всю сцену разом: и кучку солдат, державших оборону, и
две худых фигурки — Сашу и Леонида, — и окружающий их сонм кошмарных созданий.
И все в старике оборвалось.
Леонид играл. Чудесно, невероятно, вдохновенно, как никогда
раньше. И орда уродливых существ слушала его жадно, и залегшие солдаты
привставали, чтобы лучше видеть музыканта. А его мелодия прозрачной стеной
разделяла враждующих, не позволяя им обрушиться друг на друга в последней
гибельной схватке.
— Готовность! — вдруг сказал один из десятков черных людей;
который?!
Вся первая шеренга разом опустилась на одно колено, вторая
вскинула винторезы.
— Саша! — крикнул Гомер.
Девчонка резко обернулась к нему, зажмурилась от слишком
яркого света, выставила вперед ладонь и пошла наперекор хлеставшему из фонарей
потоку медленно, будто против шквального ветра.
Толпа, опаленная лучами, забурчала, застонала, поджалась…
Пришельцы выжидали.
Саша вплотную подошла к их строю.
— Где ты? Мне надо с тобой поговорить, пожалуйста!
Ей никто не ответил.
— Мы нашли средство от этой болезни! Ее можно вылечить! Не
нужно никого убивать! Есть лекарство!
Фаланга черных каменных статуй молчала.
— Прошу тебя! Я знаю, ты не хочешь… Ты только пытаешься
спасти их… И себя…
И тут над боевым построением, словно не исходя ни от кого
отдельного, раздалось глухо:
— Отойди. Я не хочу тебя убивать.
— Тебе не надо никого убивать! Есть лекарство! — отчаянно
повторила Саша, идя сквозь одинаковых людей в масках, стараясь найти среди них
единственного.
— Лекарства не существует.
— Радиация! Радиация помогает!
— Не верю.
— Я прошу тебя! — Саша сорвала голос в крик.
— Станция должна быть очищена.
— Неужели ты не хочешь все изменить?! Почему ты повторяешь
то, что уже сделал однажды?.. Тогда, с черными?! Почему не хочешь прощения?
Истуканы больше не откликались; толпа начала подступать
ближе.
— Саша! — умоляюще прошептал девчонке Гомер; та не слышала.
— Ничего нельзя изменить. Не у кого просить прощения, —
наконец упали слова. — Я поднял руку на… На… И наказан.
— Все внутри тебя! — Саша не отступала. — Ты можешь сам себя
отпустить! Можешь доказать! Как ты не видишь, это же зеркало! Это отражение
того, что ты сделал тогда, год назад! И сейчас ты можешь поступить иначе…
Выслушать. Дать шанс… И сам заслужить шанс!
— Я должен уничтожить чудовище, — хрипло промолвил строй.
— Ты не сможешь! — закричала Саша. — Никто не может! Оно
есть и во мне, оно спит в каждом! Это часть тела, часть души… И когда оно
просыпается… Его нельзя убить, нельзя вырезать! Его можно только опять
убаюкать… Усыпить…
Сквозь уродов проскользнул чумазый солдатик, протиснулся
мимо замерших рядов черных, побежал к гермоворотам, к железной коробке
передатчика, схватил микрофон, что-то крикнул в него… Но тут коротко чавкнул
глушитель, и солдатик сник. Услышав кровь, толпа тут же ожила: вспухла,
разгневанно заревела.
Музыкант, приложив к губам флейту, заиграл, но магия
рассеялась; кто-то выстрелил в него, он выронил инструмент, взялся обеими
руками за живот…
Раструбы огнеметов облизнулись пламенем. Фаланга обросла
новыми стволами и сделала шаг вперед.
Саша бросилась к Леониду, готовая разбиться о толпу, которая
уже обволокла упавшего, не желая отдавать его девушке.
— Нет, нет! — Она не могла больше сдерживаться.
Потом, одна против сотен кошмарных уродов, одна против легиона
убийц, одна против всего мира, она упрямо сказала:
— Хочу чуда!
