— Я тебе верю, — сказала она, — но давай займемся чем-нибудь другим.
— Например? — невыразительным голосом спросила Клэр, и я тоже уставилась на нее, не дрогнув.
Вот, начинается.
— Можно посмотреть «Ведьму из Блэр».
[6]
Само собой, это же был любимый фильм Клэр.
— Как насчет фильма? — не настойчиво, но твердо спросила Рэчел.
Я оторвала взгляд от Клэр и кивнула, выдавив улыбку. Она сделала то же самое. Рэчел расслабилась, я — нет. Но ради нее я попыталась подавить гнев и тревогу, когда мы уселись, чтобы смотреть фильм.
Рэчел вставила диск в DVD-плеер и загасила свечи.
Шесть месяцев спустя они обе были мертвы.
2
ПОСЛЕ.
БОЛЬНИЦА РОД-АЙЛЕНДА,
ПРОВИДЕНС, РОД-АЙЛЕНД
Я открыла глаза.
Какой-то аппарат упорно и ритмично гудел слева от меня.
Я посмотрела вправо. Еще одна машина шипела рядом с прикроватным столиком. У меня болела голова, я плохо понимала, что к чему Я попыталась разобраться в положении стрелок на часах, висевших рядом с дверью в ванную. Из-за порога комнаты доносились голоса. Я села на кровати, и тонкие подушки смялись подо мной, когда я повернулась, пытаясь расслышать получше. Что-то щекотало меня под носом. Трубка. Я попыталась вытащить ее, но, взглянув на свои руки, увидела, что к ним прикреплены другие трубки. С иглами. Воткнутыми в мою кожу.
Шевельнув руками, я почувствовала сильное напряжение, и желудок скользнул куда-то к пяткам.
— Вытащите их, — прошептала я в пространство.
Я видела острую сталь, введенную в мои вены. Я задышала быстро и коротко, готовая завопить.
— Вытащите их! — сказала я, на этот раз громче.
— Что? — негромко спросил кто-то — я не видела кто.
— Вытащите их! — завопила я.
В комнате стало очень людно. Я разглядела лицо отца, отчаянное, бледнее обычного.
— Успокойся, Мара.
А потом я увидела своего младшего брата Джозефа, испуганного, с широко распахнутыми глазами. Лица остальных терялись за пляшущими перед глазами темными пятнами… После этого я видела лишь лес игл и трубок, чувствовала лишь давящее ощущение на сухой коже.
Я не могла думать. Я не могла говорить. Я все еще могла двигаться. Вцепившись одной рукой в другую, я вырвала первую трубку. Боль была неистовой. И теперь мне было на чем сосредоточиться.
— Просто дыши. Все в порядке. Все в порядке.
Но все не было в порядке. Они не слушали меня, а ведь им нужно было вытащить трубки. Я пыталась об этом сказать, но тьма сгущалась, поглощая комнату.
— Мара?
Я заморгала, но ничего не увидела. Гудение и шипение смолкли.
— Не борись с этим, милая.
Веки мои затрепетали при звуке голоса мамы. Она наклонилась надо мной, поправляя одну из подушек, ее гладкие черные волосы упали на лицо с миндальной кожей. Я попыталась шевельнуться, отодвинуться, но едва могла приподнять голову. Мельком я увидела за мамой медсестер с суровыми лицами. У одной из них на щеке был красный след от удара.
— Что со мной? — хрипло прошептала я.
Губы мои были как будто бумажными.
Мама смахнула потные пряди волос с моего лица.
— Тебе дали кое-что, чтобы помочь расслабиться.
Я сделала вдох. Трубка под носом исчезла. И трубки из рук тоже исчезли. Вместо них появились белые марлевые повязки. Сквозь них просочились красные кровавые пятна. Вес, давивший мне на грудь, исчез, и с губ моих сорвался глубокий дрожащий вздох. Комната стала четче — теперь, когда игл больше не было.
Я посмотрела на отца, который с беспомощным видом сидел у дальней стены.
— Что случилось? — одурело спросила я.
— Несчастный случай, милая, — ответила мама.
Отец встретился со мной глазами, но ничего не сказал. Этим шоу заправляла мама.
Мысли мои плыли. Несчастный случай. Когда?
— Другой водитель… — начала было я, но недоговорила.
— Не автомобильная авария, Мара.
Голос матери звучал спокойно. Ровно. Я поняла: это был ее голос психолога.
— Что последнее ты помнишь?
Ее вопрос испугал меня сильнее пробуждения в больничной палате, сильнее прицепленных ко мне трубок, сильнее всего остального. Впервые я внимательно посмотрела на мать. В глазах ее была тень, а ногти, обычно с идеальным маникюром, были неровными.
— Какой сегодня день? — тихо спросила я.
— А ты как думаешь?
Мама любила отвечать вопросом на вопрос.
Я потерла лицо. Кожа была такой сухой, что словно зашуршала при прикосновении.
— Среда?
Мама осторожно посмотрела на меня.
— Воскресенье.
Воскресенье. Я отвела от нее взгляд и осмотрела палату. Раньше я не заметила цветов, но они были повсюду. У самой кровати стояла ваза с желтыми розами. Любимыми цветами Рэчел. На стуле рядом находилась коробка с моими вещами из дома и старая тряпичная кукла (ее оставила мне бабушка, когда я была совсем ребенком и бездельничала дома), закинувшая мягкую ручку на поручень кровати.
— Что ты помнишь, Мара?
— В среду у меня был экзамен по истории. Я поехала домой из школы и…
Я порылась в воспоминаниях, в мыслях. Я вхожу в наш дом. Хватаю на кухне зерновой шоколадный батончик. Иду в свою комнату на первом этаже, роняю сумку и вытаскиваю Софокла — три фиванские пьесы.
[7]
Пишу. Потом рисую в альбоме. Потом… Ничего.
В мой живот медленно заполз уродливый страх.
— Вот и все, — сказала я, глядя матери в лицо.
Мускул над ее веком дернулся.
— Ты была в «Тамерлане»… — начала она.
О господи.
— …Здание рухнуло. Кто-то сообщил об этом в три часа утра. В четверг. Когда появились полицейские, они услышали твой голос.
Отец откашлялся.
— Ты вопила.
Мать бросила на него быстрый взгляд, прежде чем снова повернуться ко мне.
