— Для тебя это неважно, неужели ты не понимаешь? Да, ты видишь раненых людей, и у тебя болит голова. Что случится, если ты никогда с этим не разберешься? Ничего, — сказала я, и голос мой надломился.
Глаза Ноя стали безжизненными.
— Тот факт, что мы сумели помочь Джозефу, — знаешь, в чем смысл?
Я промолчала.
— Это означает, что двое других людей, которых я видел, были настоящими. Это означает, что я не помог им и они умерли.
Я сглотнула и попыталась взять себя в руки.
— Это не то же самое.
— Да? Почему?
— Потому что теперь ты знаешь. Теперь у тебя есть шанс. А у меня — нет. Пока я не смогу направлять это в определенное русло — может, нарочно использовать, — дела будут идти хуже. Из-за меня вообще все делается хуже.
Слеза скатилась по моей пылающей щеке. Я закрыла глаза и почувствовала на ней пальцы Ноя.
— Из-за тебя мне делается лучше.
Его слова словно вспороли мне грудь. Я уставилась на идеальное лицо Ноя и попыталась увидеть то, что видел он. Я попыталась увидеть нас — не порознь, не самонадеянного, красивого, безрассудного, потерянного мальчика и сердитую, сломленную девочку, — но то, чем мы были, кем мы были, вместе. Я попыталась вспомнить, как держала его за руку за нашим кухонным столом и впервые с тех пор, как оставила Род-Айленд, почувствовала, что я была не одна. Что я была с кем-то связана.
Ной снова заговорил, резко оборвав мои мысли:
— После того как ты вспомнила, я видел, каково тебе. Но то твое состояние не будет идти ни в какое сравнение с осознанием того, что ты натворила подобное нарочно.
Ной закрыл глаза, а когда открыл, они смотрели затравленно.
— Ты единственная, кто знает, Мара. Я не хочу тебя потерять.
— Может, ты и не потеряешь, — ответила я, но я уже ушла. И, посмотрев на него, поняла, что он это знает.
Ной все равно потянулся ко мне, пальцы одной его руки легли мне на плечо, другой — бегло коснулись лица. Он бы поцеловал меня, прямо сейчас, после всего, что я наделала. Я была ядом, а Ной — лекарством, которое заставляло меня об этом забыть.
Поэтому, конечно, я не могла ему позволить так поступить.
Он увидел это в моих глазах, а может, услышал это в моем сердце, уронил руки и отодвинулся.
— Ты сказала, что всего лишь хочешь быть нормальной.
Я посмотрела на мраморные ступени под ногами.
— Я ошибалась, — сказала я, стараясь, чтобы голос мой не надломился. — Я должна быть кем-то большим. Ради Джозефа.
И ради Рэчел. И ради Ноя тоже, хотя этого я не сказала. Не могла сказать.
— Если ты это сделаешь, — медленно сказал он, — ты станешь кем-то другим.
Я подняла на Ноя глаза.
— Я уже кто-то другой.
И когда Ной встретился со мной глазами, я поняла, что он это видит.
Спустя несколько секунд он отвел взгляд и покачал головой.
— Нет, — словно самому себе сказал Ной. А потом: — Нет, ты не кто-то другой. Ты девочка, которая назвала меня придурком во время нашего первого разговора. Которая пыталась заплатить за ланч даже после того, как выяснила, что у меня денег больше, чем у Бога. Которая рисковала задницей, чтобы спасти умирающую собаку. Которая заставляла мою грудь болеть, носила ли зеленый шелк или рваные джинсы. Ты девочка, которую я…
Ной замолчал, потом шагнул ко мне.
— Ты — моя девочка, — сказал он просто, и это была правда. — Но, если ты это сделаешь, ты будешь кем-то другим.
Мое сердце разбилось, и я боролась за вдох, понимая, это не изменит того, что я должна сделать.
— Я тебя знаю, Мара. Я знаю все. И мне плевать.
Мне захотелось заплакать, когда он сказал это вслух.
И я надеялась, что разревусь. Но слез не было. Когда я заговорила, голос мой прозвучал неожиданно жестко:
— Может, сегодня. Но потом тебе будет не плевать.
Ной взял меня за руку. Простота этого жеста так тронула меня, что я начала сомневаться.
— Нет, — сказал Ной. — Ты сделала меня настоящим, и я не смогу без тебя жить. Я буду испытывать из-за тебя боль и буду благодарен за нее. Но это? Это навсегда. Не поступай так.
Я села на ступеньки, мои ноги слишком дрожали, чтобы стоять.
— Если его признают виновным, я так не поступлю.
— Но если его оправдают…
— Мне придется, — сказала я, и голос мой надломился.
Если его освободят, он может снова напасть на моего брата. Но я была действующей силой. Я могла этому помешать. Только я — никто другой.
— У меня нет выбора.
Ной с мрачным видом сел рядом со мной.
— У тебя всегда есть выбор.
После этого мы, казалось, целую вечность хранили молчание. Я сидела на бесчувственном камне, и его противоестественный холод проникал сквозь мои джинсы. Я снова и снова прокручивала ту гибельную ночь в своем воображении, до тех пор, пока мысли и образы не закружились циклоном.
Циклоном. Рэчел и Клэр попали под горячую руку моей ярости, которая была слишком взрывной, слишком дикой, чтобы иметь фокус.
Но сегодня такого не должно было произойти.
Когда двери за нами со щелчком открылись, мы вскочили настолько же быстро, насколько людской поток затопил ступеньки здания суда. Репортеры с микрофонами, камеры, вспышки, операторы, направляющие на моего отца болезненно-яркий свет. Отец вышел первым.
За ним — Ласситер. Сияющий. Торжествующий.
Холодный гнев тек по моим жилам, пока я наблюдала, как он приближается в сопровождении полицейских. Полицейских с пистолетами в кобурах. И мгновенно я поняла, как позаботиться о безопасности всех остальных, пока я буду наказывать Ласситера за то, что он пытался сделать. Прежде чем он сможет обидеть еще кого-нибудь.
Мой отец подошел почти вплотную к подиуму, где мы стояли, но я отодвинулась с его пути, скрылась из его поля зрения. Ной взял меня за руку, сжал, и я ее не отняла. Это было неважно.
Репортеры пихали микрофоны отцу в лицо, соперничая друг с другом, но он воспринимал все это как само собой разумеющееся.
— Сегодня я должен многое сказать, как все вы наверняка догадываетесь, — сказал он, и послышался негромкий смех. — Но настоящие победители здесь — мой клиент, Майкл Ласситер, и люди Флориды. Поскольку я не могу передать микрофон людям Флориды, я позволю Майклу сказать несколько слов.
Я увидела пистолет. Матовый, черный, такой простой и непримечательный. Я ощутила тупую тяжесть металла кончиками пальцев. Прорези на рукояти впечатались в мою ладонь. Пистолет казался почти игрушечным.
