— Я не хочу… — тихим голосом перебил ее Ломбарди, — я не хочу, чтобы ты жила пленницей.
— Может быть, в Сицилии, куда они собираются меня отправить, я и стану пленницей, но сестра Гризельдис якобы пишет книги, так что моя ссылка может оказаться достаточно приятной.
— Значит, они уже всё подготовили, — пробормотал Ломбарди. Канцлер отошлет Софи, кошмар его беспокойных ночей, на корабль, как будто это бочонок с вином, и отправит прочь. Чтобы наконец от нее избавиться.
Открылась дверь, и вошла монахиня.
— Вам пора идти, господин магистр.
Времени на прощание не осталось. Ломбарди развернулся и вышел.
Вернувшись в схолариум, он столкнулся в дверях с Лаурьеном, который тоже собрался в дорогу.
— Мы могли бы путешествовать вместе, — сказал юноша, и Ломбарди кивнул. Им было по пути, потому что он, прежде чем отправиться в Хайдельберг, собирался навесить сестру в Нойссе. Так что они вместе покинули город, не догадываясь, что вернутся обратно гораздо раньше, чем рассчитывали.
На постоялом дворе «У колокола» останавливались в основном паломники, направляющиеся на юг. Немощные, старые и больные за небольшую плату получали здесь спальное место в просторной комнате, еда была хорошей, а вино — дешевым. Здание располагалось на бойкой улице. Оно чем-то напоминало убежище бандитов. Конечно, паломников никто не трогал, но уже не один богатый простофиля расстался здесь с жизнью. У разбойников был наметанный глаз, они легко определяли тех, кто на первый взгляд был беден как церковная мышь, а под плащом прятал набитый золотом мешок.
До постоялого двора Ломбарди с Лаурьеном добрались ближе к вечеру. Они шли всего два часа, но мысль о еде заставила их зайти на огонек. В переполненном помещении на скамьях сидели паломники, давая отдых своим усталым ногам. Две женщины внесли полные миски Паломники сдвинулись и освободили место вновь прибывшим. Ломбарди с Лаурьеном заказали пиво и хлеб, а потом каждый углубился в свои мысли. Вокруг было шумно: люди болтали и делились впечатлениями о святых для каждого христианина местах.
— Через несколько месяцев ты снова вернешься в Кёльн? — наконец спросил Ломбарди, с удовольствием поглощая свежий, еще теплый хлеб, который служанка положила на стол.
Лаурьен покачал головой:
— Не думаю. Наверное, лучше, как и отец, стану писарем.
Ломбарди ничего не ответил. Он думал о Софи и о том, что потерял ее навсегда. Его не отпускало возникшее еще во время поездки в Каленберг горькое чувство. Оно мучило его с тех самых пор, как он сбежал с этого процесса, не очень хорошо понимая почему. Представлявшаяся величественной наука вдруг показалась ему шутовской пляской. Как на карнавале. Что ею движет, что развивает ее? Ведь ученые ведут лишь бесполезные споры. Разве Софи не была права, утверждая, что магистры просто-напросто глупцы?
В этот момент Лаурьен вдруг схватил его за рукав:
— Посмотрите, посмотрите же…
Он повернулся. В зал вошли трое. Они скинули капюшоны, осмотрелись и направились в самый дальний угол. Ломбарди почувствовал, что кровь бросилась ему в голову. Пальцы Лаурьена больно вцепились ему в руку.
— Это они, убийцы Домициана, я их точно узнал, вон, один…
Лаурьен не усидел на месте. Вскочил и уставился на вошедших, а они опустились в темном закутке на скамейку и во все горло заорали, требуя пива.
— Заткнись! — прошипел Ломбарди и попытался вырвать руку.
Но Лаурьена было не удержать.
— Но я уверен! Я их видел! Это они…
Вдобавок ко всем несчастьям взгляд Найдхарда заскользил по залу. Он узнал Ломбарди и послал ему легкую улыбку, что окончательно вывело Лаурьена из себя. Этот человек улыбается. Почему он улыбается? И кому? Лицо Ломбарди окаменело, и все-таки улыбка предназначалась ему, потому что его, Лаурьена, они не знают. Найдхард приветственно поднял руку, намереваясь встать и подойти. Лаурьен упал на скамейку.
Найдхард приблизился, наклонился к Ломбарди и спросил: «Вы покинули факультет?» А потом засмеялся и обратился к одной из служанок с вопросом о ночлеге.
— Вы с ним знакомы? Откуда вы его знаете? — Лаурьен слегка отодвинулся от Ломбарди, как будто возле него сидел дьявол, который только теперь показал свое истинное лицо.
— Нам следует уйти, — пробормотал Ломбарди и сделал попытку встать, но Лаурьен снова схватил его за руку.
— Уйти? Теперь, когда я их нашел? У них на совести Домициан, а вы хотите уйти?
Ломбарди недовольно отпихнул его руку и поднялся. Если он считал, что Лаурьен оставит его в покое, то ошибся. Юноша молнией метнулся за ним, выскочил на улицу и преградил ему дорогу.
— Если вы этого не сделаете, то сделаю я. А если я побегу в Кёльн и сообщу, где их искать…
Ломбарди сверху вниз посмотрел на мальчишку. Нелепая мысль промелькнула у него в голове не лучше ли просто затащить его в ближайшие кусты и свернуть шею.
— Ну так иди, — только и ответил он.
— Откуда вы их знаете? Вам было известно, что они убили Домициана, теперь мне все ясно. Поэтому вы молчали и заставили Штайнера и судей обыскать весь Кёльн, хотя он давно мертвый лежал в Вайлерсфельде. А может быть, вы даже заодно с ними.
Для Лаурьена больше уже не было пути назад. Наконец-то он нашел объяснение странному поведению Ломбарди, в голове его распутались тысячи переплетенных нитей. Он приплясывал на дороге как человек, готовящийся к нападению.
— Тихо, — цыкнул на него Ломбарди.
— Это правда! — закричал Лаурьен. — И вы все время это знали!
— И ты твердо решил вытащить на свет эту, как ты говоришь, правду? — тихо пробормотал Ломбарди.
Лаурьен кивнул:
— Да. Я возвращаюсь в город. Они останутся здесь на ночь, так что у стражников будет достаточно времени, чтобы их арестовать.
«Наверное, мне угрожает опасность, — подумал Ломбарди, — и положение можно исправить только решительными действиями. А что, если оглушить его и где-нибудь спрятать? Или даже убить и заткнуть ему рот навсегда».
— Если ты все расскажешь, они и над тобой устроят процесс, потому что ты преступно долго скрывал известные тебе сведения.
— Ну и что, подумаешь. Учиться я все равно больше не собираюсь. Но что будет с вами? Какое вы имеете к ним отношение?
Ломбарди, пока стоял на дороге и смотрел, как вокруг него скачет Лаурьен, почувствовал бесконечную усталость. И сам себе вдруг показался чрезвычайно глупым. Построить всю свою жизнь на абсурдных предположениях философов. На сплошной теории. Где нет ничего настоящего, доступного органам чувств Из посеянного зерна вырастает зерно, его можно увидеть и потрогать. Именно чувство нереальности уже много дней, нет, недель, преследовало его по пятам, словно дикий зверь. Незаметно, как отражение в зеркале. Смерть души. Да, это похоже на смерть души.
