— Вот здесь немало полезного материала.
— Да, все, что я только что перечислил. Повесим ее в туалете.
— И еще есть пленки.
— Ну да, таинственные магнитофонные пленки. Почему не дашь мне их послушать?
— Материал сырой, его еще надо почистить и смонтировать, а для этого нужна специальная аппаратура.
— А где эти пленки?
— Не здесь. Тут держать опасно.
Он не хочет открыть, где прячет записи. И я не настаиваю. Но меня сердит столь явное недоверие человека, с которым я работаю и вроде бы дружен. Дружен? Когда-то я исповедовал своего рода культ дружбы, может быть, у меня был даже не один друг. Были, был, делал, хотел — неужели все мое настоящее теперь сведено к этому прошедшему времени?
Давид отошел к окну и смотрит на невероятно прекрасную, совершенно летнюю ночь.
— Ничего не могу сказать тебе, но думаю, что мне придется заняться другими делами.
— Скажи правду, Давид. Может, ты решил все провернуть один? Может, считаешь, нет смысла делить со мной пирог, если, конечно, он существует.
— Мне жаль, что ты так думаешь, Кино.
— Так или иначе, наше сотрудничество на этом заканчивается.
— Могу сказать тебе только одно: дела, которые сейчас интересуют меня, очень опасны.
Звонит телефон. Три часа ночи. Только в Риме принято названивать в любое время суток. Давид снимает трубку. Он старается говорить односложно, но я все равно понимаю, что сейчас кто-то приедет к нему, поэтому встаю. Он подмигивает мне и обещает вскоре позвонить.
Не могу удержаться от соблазна проехать мимо «Би-Эй-Ву». Тут уже собралась толпа из ночных любопытных, много полиции. Мне очень хотелось бы сказать, что я находился внутри, когда все это произошло, но я спрашиваю у прохожего, что случилось.
— Бо! Кажется, убили кого-то. — Он кривится. — Это же притон наркоманов.
Смотрю на него. Низенький, черненький, лысенький, агрессивный. Говорит:
— Одно слово, негодяи! Устраивают потасовки, а потом стреляют друг в друга.
Ухожу. Думаю, эта ночь больше ничего не в состоянии предложить мне.
Джакомо еще нет дома, а может, он и не придет вовсе. Лишь бы только с ним не случилось никакой беды. Ведь так опасно бродить ночью по Риму, а он привык к этому. Хорошо, что у него нет денег. А почему он никогда не просит их? Он — как мать. Это она восстановила сына против меня, не сознательно, конечно, но всем своим поведением молчаливой героини.
Диана спит на супружеской постели. Даже если б мне захотелось сейчас заняться любовью, ее ведь не разбудить — она напичкана успокоительными и снотворным.
Дерьмовая жизнь.
Как и вся неделя, что следует дальше. Такая же бесцветная, как и множество других. Ведь я только и делаю, что стараюсь убить время, и не делаю ничего зависящего от меня, чтобы потом нечего было вспомнить. В моей жизни образовались чудовищные пустоты, буквально провалы в несколько лет, и я не знаю, как прожил их, они прошли, словно без моего ведома, как будто я кому-то подарил их. И действительно, у меня не осталось ни одной квитанции, подтверждающей реальность былого.
Наконец, однажды утром, когда я убивал время в ванной, стучит в дверь Диана и сообщает, что кто-то спрашивает меня по телефону. Кто-то, кого она не знает. Я взволнован и возбужден. Надеюсь, молю Бога, чтобы это оказался он, тот, кого я жду. И в самом деле, это он. Узнаю его голос.
— Доктор Маскаро?
— Да. Это вы, доктор Сакко?
— Вы могли бы приехать ко мне в офис?
— Когда?
— Прямо сейчас.
— Хорошо. Сейчас же приеду.
Диана привыкла не спрашивать меня ни о чем и меньше всего о том, с кем я говорю по телефону, поэтому, одеваясь, могу привести в норму свой пульс. Я уверен, что, если дело пойдет так, как я предполагаю, начинающийся день не окажется в куче мусоpa, который следует вынести на помойку. Напротив это будет первый день, который займет место в новой емкости, какую я начну заполнять.
Доктор Сакко — сотрудник одного из множества учреждений, финансируемых Европейским сообществом. Называется ВОКТО. Это фонд, международный офис, занимающийся культурным туризмом. Между прочим, думается мне, они отправляют в учебные поездки и на конференции интеллектуалов, входящих в определенные европейские правительственные круги.
Меня принимают в бюрократически строгой гостиной. У Сакко довольно светлые волосы, и он носит очки в золотой оправе.
— Курите?
Я беру предложенную сигарету, не знаю, какой марки. Закуриваю. Сакко не курит. Он улыбается мне, наверное, для того, чтобы я чувствовал себя непринужденно, однако его взгляд неприятно давит меня.
— А я уже думал, что ничего не выйдет.
— Финансирование журнала одобрено. Вы назначены ответственным редактором.
— Это я знаю. Мне надлежит отбирать материал для публикации.
— Если помните, это должны быть темы, подходящие для международного читателя.
— Когда смогу начать работу?
— Пока подготовьте пробный номер, так сказать нулевой. — Он встает. — Не буду вас задерживать.
— С господином Барбером мы обсуждали также и мое дополнительное сотрудничество.
— Об этом он сам поговорит с вами. Сейчас он в Англии.
Сакко ведет меня в другую комнату, где сидят две сотрудницы.
— Чек для доктора Маскаро.
Одна из девушек протягивает мне чек. Я даже не смотрю на него, невольно делаю легкий поклон всем и собираюсь удалиться. Сакко останавливает меня своей холодной улыбкой:
— Распишитесь.
— Ах да!
Даже не читая, расписываюсь в ведомости и быстро выхожу, обозначив еще один поклон.
На улице все еще держу чек в руке. Три миллиона триста шестьдесят тысяч лир. Надо же! Не могу удержаться и громко смеюсь. С меня удержали налог!
Сам того не замечая, оказываюсь в банке. Служащий, хорошо знающий меня, спрашивает, глядя на чек, не хочу ли я перевести деньги на свой текущий счет. Отвечаю, что мне нужны наличные, и даже не смотрю на него, пока он проводит операцию. Знаю, что он думает: я поступил бы разумнее, если бы пополнил жалкий, бескровный остаток, неизменно близкий к нулю, который имеется на моем счете. Но я не обязан давать ему отчет, пусть работает, ему и так слишком много платят за его труды.
