— Потому что с вами не может случиться ничего плохого. — Эдвард с удивлением обернулся. — До тридцать первого марта еще несколько дней, — улыбнулся Пауэл. — Так что я — после вас.
Осторожно ступая по шатким ступенькам, они поднялись на чердак. Здесь тоже царило полнейшее запустение. Пол был усыпан битым стеклом. Там и тут валялись засохшие кисти, доски, бруски. К стенам были прислонены картины в старых, разбитых рамах.
Внимание Эдварда привлекло одно полотно. Вернее, то, что от него осталось. Живописный слой почти весь осыпался, виднелась грунтовка, но по тем немногим местам, где еще сохранились островки масляной краски, угадывался — во всяком случае, так показалось Эдварду — замысел художника: сюжет напоминал «Архитектурные фантазии на римские темы» Тальяферри, ту самую картину из собрания князей Анкизи. Эдвард помнил, что сегодня вечером ее будут продавать с аукциона.
Пауэл едва удостоил холст взглядом.
— Дорогой Форстер, я высоко ценю ваш интерес к живописи, но взгляните вон туда. Возле той стены есть нечто куда более интересное. Если не ошибаюсь, это ваша сумка. — Он показал рукой в угол. — Вот почему вы оказались здесь.
Эдвард бросился к сумке. Все содержимое было на месте — Эдвард сразу же убедился в этом. Похоже, ее даже не открывали.
10
Аукцион проходил в том же самом зале антикварного салона на площади дель Пополо, где Оливия недавно познакомила Эдварда с профессором Баренго. Народу здесь было еще больше, чем в прошлый раз. Запах дорогого парфюма и крепких сигар витал в воздухе.
Аукционер уже поднялся на трибуну.
— Любезные дамы и господа, сегодня у нас последний день торгов, и мы начинаем с номера семьсот пятнадцать. Два старинных столовых прибора для рыбы. Стартовая цена — тридцать тысяч лир.
Служитель ходил среди публики, демонстрируя на подносе приборы. Там и тут поднимались руки, каждый раз повышая цену. Аукционер тотчас переводил жесты на язык цифр:
— Тридцать одна тысяча… Тридцать две… Тридцать три… Тридцать три тысячи, господа… Пара столовых приборов для рыбы, эпоха Наполеона… Тридцать три тысячи… Еще раз — тридцать три тысячи лир… Продано!
Он стукнул молотком. Служитель что-то шепнул ему на ухо.
— Перейдем теперь к номеру семьсот семнадцать. Тальяферри — номер семьсот шестнадцать — мы представим немного позже. Итак, номер семьсот семнадцать. — Он указал на мебель, стоявшую на помосте. — Английский секретер, розовое дерево, лак. Начинаю состязание со ста пятидесяти тысяч лир. Сто пятьдесят тысяч лир, господа, за этот английский секретер прошлого века, розовое дерево, лак. Очень красивая вещь. Сто шестьдесят тысяч… Сто семьдесят… Сто восемьдесят тысяч… Сто восемьдесят… Продано!
Аукцион шел своим чередом. Войдя в зал, Эдвард осмотрелся и, кивком ответив на сдержанное приветствие Баренго, занял случайно освободившееся кресло. Тотчас служитель снова наклонился к уху аукционера, и тот кивнул, выразив согласие.
— А теперь перейдем к некоторым особенно интересным предметам нашего каталога. Сегодня мы представляем коллекцию картин девятнадцатого века, принадлежащую одной весьма известной аристократической семье. Фамилия, по понятным причинам, не оглашается. Сегодня у нас последний день продажи. Начинаем с номера семьсот шестнадцать. Марко Тальяферри… «Архитектурная фантазия на римские темы»…
Служитель вынес в зал объявленное полотно.
Это была та самая картина, что и на фотографии, которую прислали Эдварду в Лондон. Та самая, репродукцию которой он видел в альбоме в Национальной библиотеке.
— Начальная цена — двести тысяч, — объявил аукционер. — Двести тысяч лир за «Архитектурную фантазию на римские темы». Примерно 1870 год.
Эдвард сразу же поднял руку.
— Двести десять тысяч лир, — уточнил аукционер.
Но в зале оказалось немало желающих купить эту картину. Шесть или семь человек были живо заинтересованы в творении Тальяферри. Их предложения очень быстро подняли цену до трехсот тысяч лир.
— Триста тысяч лир за картину Марко Тальяферри, которая изображает площадь с портиком, романский храм и фонтан с дельфинами.
Соперники то и дело вскидывали руки.
— Триста десять… Триста двадцать… Триста тридцать… Триста сорок тысяч…
Один за другим конкуренты выходили из состязания. Остались только Эдвард и пожилой синьор плотного телосложения, державшийся с большим достоинством.
Эдвард продолжал повышать ставку. В какой-то момент пожилой синьор обернулся к Эдварду и улыбнулся, как бы извиняясь.
На трехстах семидесяти тысячах лир — последнем предложении Эдварда — зал притих.
— Триста семьдесят тысяч лир за «Архитектурную фантазию» Марко Тальяферри. Триста семьдесят тысяч… Итак, господа…
Пожилой синьор поднял руку.
— Триста восемьдесят тысяч… Поздравляю, господа! Состязание поистине захватывающее… Триста восемьдесят тысяч лир… Пока еще можно подавать предложения… Триста восемьдесят тысяч лир…
Эдвард остался сидеть неподвижно.
— Триста восемьдесят тысяч лир… Продано!
Аукционер ударил молотком и после короткой паузы представил новую картину:
— Номер семьсот девятнадцать. Полотно Алеардо Галлинари, изображающее мать художника. Обратите внимание, господа, на изысканную композицию и особенно на свет, проникающий из полуприкрытого окна. Начинаю торг. Стартовая цена — сто пятьдесят тысяч лир. Пожалуйста, покажите картину залу…
Эдвард уже не слушал аукционера. Он наблюдал, как служитель подошел к пожилому господину, купившему картину Тальяферри, и протянул ему листок. Тот подписал бумагу, сразу же поднялся, жестом поприветствовал Эдварда и удалился. Эдвард проводил пожилого синьора взглядом, а потом тоже встал и быстро нагнал его у выхода.
— Меня зовут Форстер. Простите мое любопытство. Вы коллекционер?
Человек сделал отрицательный жест и, достав из бумажника маленькую глянцевую карточку, протянул ее Эдварду:
— Вот моя визитка, синьор. Как видите, я всего лишь посредник. Уверяю вас, я никогда не стал бы швырять такие деньги на ветер. Картина их не стоит.
— Можно узнать, для кого вы купили ее?
— Мой клиент желает сохранить инкогнито, иначе он не обратился бы в наше агентство. Но если хотите, я могу передать ему, что вы заинтересованы в этой покупке. Где вас можно найти?
* * *
Оливия нервничала. И даже не пыталась этого скрыть. Облокотившись о стойку гостиничного бара, она, как заведенная, повторяла одну и ту же мелодию, услышанную пару дней назад по телевизору. Даже выпитый двойной виски не улучшил положения.
Бармен поставил на стойку бутылки — джин, ром и виски.
