Перекошенная скрипучая дверь отворилась, всунулось маленькое
деловитое рыльце – в общем даже симпатичное, если бы не лысый череп и не
воспаленные веки без ресниц – Танга, соседская девчонка.
– Дядя Мак приказали вам идти на площадь! Там уже все
собрались, одного вас ждут!
Гай угрюмо покосился на нее, на тщедушное это тельце в
платьице из грубой мешковины, на ненормально-тонкие ручки-соломинки, покрытые
коричневыми пятнами, на кривые ножки, распухшие в коленях, и его замутило, и
самому стало стыдно своего отвращения – ребенок, а кто виноват? – он отвел
глаза и сказал:
– Не пойду. Передай, что плохо себя чувствую. Заболел.
Дверь скрипнула, и когда он снова поднял глаза, девчонки не
было. Он с досадой бросил автомат на койку, подошел к окну, высунулся. Девчонка
со страшной скоростью пылила по лощине между остатками стен, по бывшей улице,
за нею увязался какой-то карапузик, проковылял несколько шажков, зацепился,
шлепнулся, поднял голову, полежал некоторое время, потом взревел ужасным басом.
Из-за руин выскочила мать – Гай поспешно отшатнулся, потряс головой и вернулся
к столу. Нет, не могу привыкнуть. Гадкий я, видно, человек… Ну уж попался бы
мне тот, кто за все это в ответе, тут уж я бы не промахнулся. Но все-таки,
почему я не могу привыкнуть? Господи, да за этот месяц я такого повидал – на
сто кошмарных снов хватит…
Мутанты жили небольшими общинами; иные кочевали, охотились,
искали места получше, искали дорогу на север в обход гвардейских пулеметов, в
обход страшных областей, где они сходили с ума и умирали на месте от приступов
чудовищной головной боли; иные жили оседло на фермах и в деревушках, уцелевших
после боев и взрыва трех атомных бомб, из которых одна взорвалась над этим
городом, а две в окрестностях – там сейчас километровые проплешины блестящего,
как зеркало, шлака. Оседлые сеяли мелкую выродившуюся пшеницу, возделывали
странные свои огороды, где томаты были, как ягоды, а ягоды – как томаты,
разводили жуткий скот, на который смотреть было страшно, не то что кушать. Это
был жалкий народ – мутанты, дикие южные выродки, про которых плели разную чушь,
и сам он плел разную чушь, – тихие, болезненные, изуродованные карикатуры на
людей. Нормальными здесь были только старики, но их оставалось очень мало, все
они были больны и обречены на скорую смерть. Дети их и внуки тоже казались не
жильцами на этом свете. Детей у них рождалось много, но почти все они умирали
либо при рождении, либо в младенчестве. Те, что выживали, были слабыми, все
время маялись неизвестными недугами, уродливы были – страсть, но все глядели
послушными, тихими, умненькими. Да что там говорить, неплохие оказались люди –
мутанты, добрые, гостеприимные, мирные… Вот только смотреть на них было
невозможно. Даже Максима сначала корежило с непривычки, но он-то быстро привык,
ему что – он своей натуре хозяин…
Гай вставил в автомат магазин, подпер щеку ладонью,
задумался. Да, Максим…
Правда, затеял Максим на этот раз явно бессмысленное дело.
Затеял он собрать мутантов, вооружить их и выбить Гвардию для начала хотя бы за
Голубую Змею. Смешно, ей-богу. Они же еле ходят, многие помирают на ходу –
мешок с зерном поднимет и помрет, – а он хочет с ними на Гвардию идти.
Необученные, слабые, робкие, куда им… Пусть даже соберет он этих… разведчиков
ихних – на всю эту армию, если без Максима, одного ротмистра хватит, а если с
Максимом, то ротмистра с ротой. Максим это, кажется, и сам понимает. Но вот
целый месяц бегал по лесу от поселка к поселку, от общины к общине, уговаривал
стариков и уважаемых людей, тех, кого общины слушаются. Сам бегал и меня с
собой повсюду таскал, угомону на него нет. Не хотят старики идти, и разведчиков
не отпускают… И вот теперь на это совещание надо. Не пойду.
Мир стал светлее. Было уже не так тошно глядеть вокруг,
кровь быстрее побежала по жилам, зашевелились смутно какие-то надежды, что
сегодняшнее совещание провалится, что Максим придет и скажет: хватит, нечего
здесь больше делать, – и они двинут дальше на юг, в пустыню, где, говорят, тоже
живут мутанты-выродки, но не такие жуткие, больше похожие на людей и не такие
больные. Говорят, у них там что-то вроде государства, и даже армия есть. Может
быть, с ними удастся кашу сварить… Правда, там все радиоактивно, туда, говорят,
сажали бомбу на бомбу, специально для заражения… Были, говорят, такие
специальные бомбы.
Вспомнив про радиоактивность, Гай полез в свой вещевой мешок
и вытащил коробочку с желтыми таблетками, бросил две штуки в рот – скривился от
пронзительной горечи. Надо же, какая мерзость, но без нее здесь нельзя, здесь
тоже все заражено. А в пустыне придется, наверное, горстями их сосать… Спасибо
принцу-герцогу, мне бы без этих пилюль здесь каюк… А принц-герцог молодчина, не
теряется, не отчаивается в этом аду, лечит, помогает, обходы делает, целую
фабрику медикаментов организовал. Между прочим, он говорил, что Страна Отцов –
только кусочек, охвостье бывшей великой нашей империи, и столица раньше другая
была, в трехстах километрах южнее – там, говорит, до сих пор остались еще
развалины, причем, говорит, величественные…
Дверь распахнулась, в комнату вошел сердитый Максим, голый,
в одних черных шортах, поджарый, быстрый, и видно, что злится. Увидев его, Гай
надулся и стал смотреть в окно.
– Ну, не выдумывай, – сказал Максим. – Пошли.
– Не хочу, – сказал Гай. – Ну их всех. С души воротит,
невозможно.
– Глупости, – возразил Максим. – Прекрасные люди, очень
тебя уважают. Не будь мальчишкой.
– Да уж, уважают, – сказал Гай.
– Еще как уважают! Давеча принц-герцог просил, чтобы ты
остался здесь. Я, говорит, умру скоро, нужен настоящий человек, чтобы меня
заменить.
– Ну да, заменить… – проворчал Гай, чувствуя, однако,
как внутри у него, помимо воли, все размягчается.
– И еще Бошку ко мне пристает, обращаться к тебе прямо
стесняется. Пусть, говорит, Гай останется, учить будет, защищать будет, хороших
ребят воспитывать будет… Знаешь, как Бошку разговаривает?
Гай покраснел от удовольствия, откашлялся и сказал, хмурясь,
все еще глядя в окно:
– Ну ладно… Автомат брать?
– Возьми, – сказал Максим. – Мало ли что…
Гай взял автомат под мышку, они вышли из комнаты – Гай
впереди, Максим по пятам, – спустились по трухлявой лестнице, перешагнули через
кучу детишек, возившихся в пыли у порога, и пошли по улице к площади. Эх!
Улица, площадь… Одно название. Сколько же здесь людей разом погибло! Говорят,
раньше большой красивый город здесь был – театры, цирк, музеи, собачьи бега…
церкви, говорят, были особенной красоты, со всего мира сюда съезжались
посмотреть, а теперь – мусор один, не поймешь, где что было. Вместо цирка –
болото с крокодилами какими-то; метро было – теперь там упыри, ночью по городу
ходить опасно… Загубили страну, гады. Мало того, что людей поперебили,
поперекалечили – развели ведь еще какую-то нечисть, какой сроду здесь никогда
не бывало. Да и не только здесь…
